– Ага, мирное небо. Как же! На нем, что написано, что оно «мирное»? Более того, написано, что оно – «небо»?
– Так все ж ясно.
– Ясно ему, как же! А, если скажу, что это не небо, а… поверхность воды в чашке чая? Мы все – внутри. И так хорошо нам – сладенько с сахаром, кисленько с лимоном. Только забыли мы, как с «неба» иногда опускается гигантская ложка, чтоб перемешать сахар, подавить лимон. И тот, кто управляет этой «ложкой», возможно, даже знать не знает и ведать не ведает, что у него в «стакане» цивилизация успела зародиться. Он сперва чай заваривал, потом кипятку доливал, а потом уж сахар сыпанул и помешал. Вот тебе и «буря в стакане». Не, «буря в стакане» – это не про это, это про нашу маму, когда мы домой на два часа опоздаем.
– Ха, а от лимончика из холодильника ледниковый период начался?
– Точно. И скажи еще спасибо, что он айс-ти не любит. Все ж тепленько, хоть как.
– А Млечный Путь, конечно же, молоко разлитое?
– Ну, типа того. Не донес, чертыхнулся и решил вместо молока ломтик лимона добавить.
– Слушай, но по твоей же логике он все уже приготовил и вот-вот пить начнет! Что делать-то?
– Жить! Как будто мы на что-то повлиять можем! Это «вот-вот» для нас может настать завтра, а может и через пять тысяч лет. Можешь думать о б этом будущем на досуге и представлять, в какой запутанный мир труб и водоемов, который в миллионы раз больше твоего нынешнего, ты можешь попасть посредством, ну, допустим, Великих Унитазных Врат.
– Аллилуйя! Все, пап, замучил. Пошли домой. Мама хоть после выволочки котлетами с картошечкой жареной накормит.
– Вот так, не готов ты ворошить чаинки мироздания и вкушать сахар мудрости бытия! Ладно, пошли, бездельник… А про котлеты точно знаешь?
Здесь жил Швейгольц, зарезавший свою
любовницу – из чистой показухи.
Он произнес: «Теперь она в Раю».
Тогда о нем курсировали слухи,
что сам он находился на краю
безумия. Вранье! Я восстаю.
Он был позер и даже для старухи -
мамаши – я был вхож в его семью -
не делал исключения.
Она
скитается теперь по адвокатам,
в худом пальто, в платке из полотна.
А те за дверью проклинают матом
ее акцент и что она бедна.
Несчастная, она его одна
на свете не считает виноватым.
Она бредет к троллейбусу. Со дна
сознания всплывает мальчик, ласки
стыдившийся, любивший молоко,
болевший, перечитывавший сказки...
И все, помимо этого, мелко!
Сойти б сейчас... Но ехать далеко.
Троллейбус полн. Смеющиеся маски.
Грузин кричит над ухом «Сулико».
И только смерть одна ее спасет
от горя, нищеты и остального.
Настанет май, май тыща девятьсот
сего от Р. Х., шестьдесят седьмого.
Фигура в белом «рак» произнесет.
Она ее за ангела, с высот
сошедшего, сочтет или земного.
И отлетит от пересохших сот
пчела, ее столь жалившая.
Дни
пойдут, как бы не ведая о раке.
Взирая на больничные огни,
мы как-то и не думаем о мраке.
Естественная смерть ее сродни
окажется насильственной: они -
дни – движутся. И сын ее в бараке
считает их, Господь его храни.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
