Этот цех еще древнее, чем мороженщики, о которых я писал. Ножи и ножницы точили всегда. Потом стали точить ножи от мясорубок. Точильщики ходили со своим нехитрым приспособлением – два три круглых точильных камня на оси с ножным приводом. Все камни были разной зернистости для различной степени обработки материала – от грубой до очень деликатной. Агрегат этот обычно посредством толстого потертого ремня был перекинут через плечо. Ну и, конечно же, фартук. На них были грубые, по-моему, даже кожаные фартуки.
Ну, и самое главное, как у мороженщиков из моего одноименного опуса, у точильщиков был свой позывной. Они ходили по дворам и выкрикивали: «То-о-о-о-чит ножи-мясорубки… ножницы!». Почему о себе они говорили в третьем лице? Скорее всего, кричать легче, когда последний слог закрытый. Попробуйте сами: «Точу-у-у-у ножи-мясорубки!» Мне первый вариант больше нравится. К тому же, он загадочней. Кто точит, почему сам не кричит?
Правила и оселки были, наверное, в каждом доме, но так, как точили точильщики, никто не поточит! Профи – одно слово. Во дворах выстраивалась небольшая очередь. Точильщик устанавливал поудобнее свой нехитрый (а иногда очень даже и хитрый – например, сопряженный с велосипедом) аппарат, изучал каждый предмет точки и обстоятельно, с видом знатока производил заточку. Искры летели во все стороны. Детвора прыгала и визжала от восторга! Кстати, в таких стихийных "точильных" очередях можно было встретить уникальные предметы заточки – старинные ножницы, редкие ножи и т.д.
Я тут хотел найти в сети картинку точильщика и понял, что это был абсолютно универсальный цех. Во всех городах со стародавних времен – это почти те же переносные станки и малоэволюционирующие типажи мужчин. Зато я понял, что помимо точильщиков-подвижников или точильщиков-передвижников были еще и стационарные точильные цеха , где работники точили с утра до ночи. Делали они это… лежа на животе! С какого перепугу? – подумал я. оказывается, так меньше устают спина, шея и руки. Очень экстравагантно выглядят фото такого цеха, ничего не скажешь!
Долетит мой ковёр-самолёт
из заморских краев корабельных,
и отечества зад наперёд —
как накатит, аж слёзы на бельмах.
И, с таможней разделавшись враз,
рядом с девицей встану красавой:
— Всё как в песне сложилось у нас.
Песне Галича. Помнишь? Той самой.
Мать-Россия, кукушка, ку-ку!
Я очищен твоим снегопадом.
Шапки нету, но ключ по замку.
Вызывайте нарколога на дом!
Уж меня хоронили дружки,
но известно крещёному люду,
что игольные ушки узки,
а зоилу трудней, чем верблюду.
На-кась выкуси, всякая гнусь!
Я обветренным дядей бывалым
как ни в чём не бывало вернусь
и пройдусь по знакомым бульварам.
Вот Охотный бахвалится ряд,
вот скрипит и косится Каретный,
и не верит слезам, говорят,
ни на грош этот город конкретный.
Тот и царь, чьи коровы тучней.
Что сказать? Стало больше престижу.
Как бы этак назвать поточней,
но не грубо? — А так: НЕНАВИЖУ
загулявшее это хамьё,
эту псарню под вывеской «Ройял».
Так устроено сердце моё,
и не я моё сердце устроил.
Но ништо, проживём и при них,
как при Лёне, при Мише, при Грише.
И порукою — этот вот стих,
только что продиктованный свыше.
И ещё. Как наследный москвич
(гол мой зад, но античен мой перед),
клевету отвергаю: опричь
слёз она ничему и не верит.
Вот моя расписная слеза.
Это, знаешь, как зёрнышко риса.
Кто я был? Корабельная крыса.
Я вернулся. Прости меня за...
1995
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
