В школе у меня было трое друзей. Они, слава Богу, живы, порой мы обмениваемся новостями. А в те нездоровые годы… мне трудно представить себя без них. Они – единственное, что делало школу хотя бы чуток выносимой. Десять лет мы выживали, как мушкетёры, спина к спине. Юденич, Серёга Юдин, годился на роль Портоса. Крепкий, надёжный парень, спортсмен, умелец начистить кому-нибудь репу. Аркаша Яцековский, Яцек – остроумец, ловелас, типичный Арамис. Первый в компании, кто обзавелся усами и девушкой. И не одной. Эдик – условный Д’Артаньян, выдумщик каверз, искатель приключений на свой и чужие зады. Ну, а я по умолчанию – Атос, ибо все остальные места уже заняты.
Жили мы в захолустном районе провинциального города. Быков и шпаны, как грязи, кто в теме – поймёт. При этом нас трогали редко – буллить изгоев удобнее. Даже поврозь не лезли: заденешь одного – врагов сразу четыре. Кому оно надо? Со временем прилетит от Юденича в глаз или на футболе случайно по колену. Или Яцек сострит на публике так, что век не отмоешься. Или Эдик сочинит подляну, он на это мастер. В общем, проблемы со всех сторон.
Однажды Юденича избил старшеклассник, здоровый такой бычара. Драка была за школой, один на один. Эдик придумал месть: нассать ему в сапоги. Мы исполнили это вдвоем, друзьям не сказали. На физре зашли в раздевалку, вычислили его говнодавы. Тогда шпана понтовалась в литых сапогах с отворотами. Вот мы и нажурчали в самые большие. Тот урод, возможно, понял, чьих органов дело, только ему стало не до нас. Он из альфы сразу превратился в чмошника. А таких его стая рвёт.
В другой раз одноклассник наехал на Яцека из-за девчонки. Встретил его в подъезде, ещё двое с ним. Как там вышло и что – неизвестно, Яцек молчал, типа, сам разберусь. Но Эдик решил иначе. Купил на базаре живых опарышей в спичечном коробке, их продавали для рыбаков. Приоткрыл – жирных, беленьких, незаметно сунул врагу в портфель. Было прикольно и малость вонюче. Парня два года звали Опарышем, с восьмой по десятый класс. И с девушками – беда.
Серьёзно поссорились мы только раз, зимой выпускного года. Нас с Юденичем позвали на какой-то сейшен, а Эдика с Яцеком – нет. Я даже не подумал отказаться. Какие обиды, что за детский сад? Есть общие компании, есть разные, мало ли кого куда зовут. Я думал так лет тридцать. Но вот однажды нас с женой забыли пригласить кое-куда. В компанию бывших уже приятелей. Всех пригласили кроме нас. С этой точки открылся совсем другой вид.
Вернёмся: девушки, вино, цветная музыка… Танцы переходят в обжимашки по углам. Только Яцек с Эдиком узнали, где мы. Явились, позвонили, вызвали меня.
– Пойти с тобой? – спросил Юденич
– Не, справлюсь.
Стоят на лестничной площадке – злые, трезвые. А я пьяный и добрый такой зайчик. «Классно, что пришли, сейчас зайдете, выпьем, всё решим…» Они на нервах были, стали оскорблять. Короче, слово за слово… вдруг – хлесть! Лицо звенит от боли. Яцек навесил мне плюху! Я не ждал такого, отмахнулся кое-как. Попало вскользь, терпимо, но обидно. Он вообще-то редко дрался, умел словами обойтись. Хорошая семья, интеллигентный этнос, о книгах с ним, подонком, говорили…
Второй раз он бить не стал, да и первый вряд ли хотел. К ответке изготовился. А у меня рука не поднимается буквально. Столбняк, губа опухла, во рту кровь. И будто не со мной всё это происходит… Тут выскочил Юденич, ещё кто-то. Те мигом ломанулись вниз.
Шесть месяцев мы их не замечали, а они – нас. До выпускных экзаменов. Мне этот спектакль давался тяжело. Эдику – тоже, я видел, мы с ним были родственные души. С Юденичем почти не обсуждали тему ссоры. Но как-то, помню, он сказал про Яцека:
– Не могу понять. Ты его простил что ли? Допустим, тогда растерялся, ладно, но ответить же никогда не поздно. Я помогу, если что… хотя нет, так нельзя. Вот как мы сделаем. Я его вызову и честно дам в бубен. А ты будешь курить и смотреть.
– Ну-у, блин… Ты за кого меня держишь?
– За чистюлю и ссыкло. Которого я зачем-то называю своим другом.
Я не знал, как ему объяснить… Враньё. Еще раз. Я не знаю, как это себе объяснить. Может, я от природы слабак и трус. Или прочёл слишком много ненужных книг. Только мне непросто ударить человека. А друга – вообще никак, шлагбаум в голове. Есть такие запреты внутри, ниоткуда. Категорический императив. Например, спать с женой друга нельзя – при любых, идеальных условиях. Бить друга нельзя, даже когда он ударил тебя… Они не у всех одинаковые, вот где проблема.
– Нет, – сказал я, – не могу. Был бы не Яцек, а кто-то другой…
– Был бы кто-то другой, я б с тобой и разговаривать не стал. Отмудохал бы по-быстрому, и всё.
Июнь, жара, экзамены. Прощальный, болезненный пендель от школы. От детства. Лето, рядом Волга, а надо готовить шпаргалки по физике. Выучить нереально, особенно электричество. Юденич сдавал утром, я – после обеда. Шпоры, соответственно, писали пополам. Вечером он забрал мои, в полдень отдал весь комплект. Сияет – отбомбился на четверку! «Только я один билет пропустил, – говорит, – девятый. Длинный, не уместится, и формул слишком много. Ну, дай Бог, не вытянешь».
Ага. Мне бы в лотерею так везло. Билет 9. Электромагнетизм, мать его…
Думаю, выглядел я, как барашек перед шашлыком. А Яцек скучает напротив, в соседнем ряду. Он своё давно написал, лучшим был в классе по физике. После школы в МФТИ открыл дверь ногой. Сейчас – начальник кибербезопасности в московском банке. И у нас происходит немой диалог.
– Что у тебя?
– Электромагнетизм.
– Другой вопрос знаешь?
– Нет.
– Охренеть… Пиши оба. И задачу!
Он дожидался меня в коридоре.
– Ну?
– Пять баллов. Спасибо тебе.
Он протянул руку.
– Мир?
– Мир.
Перед выпускным накидались в подвале у Эдика. У него там светло, диванчик, закуски. Лучший день за семнадцать лет, два праздника на четверых. Пили водку, «Агдам» – не брало. Счастье накрыло непробиваемое.
– Зря я тогда психанул, – сказал Яцек. – Хочешь, дай мне в морду. Чтобы у нас было ровно.
– Нет уж, мучайся дальше. – ответил я.
Потом вышли в люди. Дискотека до утра, хлопушки, шарики, кружевные фартуки слепят… туалет, опять вино. Ничего не помню. Нет, помню, отлучились бить окна математичке. Четвертый этаж, не попали, а жаль. Дальше – рассвет на Волге… Фотоальбом. История.
Недавно я осознал, что больше мы не встречались полным составом. Втроём они – да, лет десять назад. Есть снимки. Я их избегаю смотреть. Я сейчас на стадии «может быть, когда-нибудь…», медленно переходящей в «никогда».
Уже довольно лучший путь не зная,
Страстьми имея ослепленны очи,
Род человеческ из краю до края
Заблуждал жизни в мрак безлунной ночи,
И в бездны страшны несмелые ноги
Многих ступили — спаслися немноги,
Коим, простерши счастье сильну руку
И не хотящих от стези опасной
Отторгнув, должну отдалило муку;
Hо стопы оных не смысл правя ясной —
Его же помочь одна лишь надежна, —
И тем бы гибель была неизбежна,
Но, падеж рода нашего конечный
Предупреждая новым действом власти,
Произвел Мудрость царь мира предвечный,
И послал тую к людям, да, их страсти
Обуздав, нравов суровость исправит
И на путь правый их ноги наставит.
О, коль всесильна отца дщерь приятна!
В лице умильном красота блистает;
Речь, хотя тиха, честным ушам внятна,
Сердца и нудит и увеселяет;
Ни гневу знает, ни страху причину,
Ищет и любит истину едину,
Толпу злонравий влеча за собою,
Зрак твой не сильна снесть, ложь убегает,
И добродетель твоею рукою
Славны победы в мал час получает;
Тако внезапным лучом, когда всходит,
Солнце и гонит мрак и свет наводит.
К востоку крайны пространны народы,
Ближны некреям, ближны оксидракам,
Кои пьют Ганга и Инда рек воды,
Твоим те первы освещенны зраком,
С слонов нисшедше, счастливы приемлют
Тебя и сладость гласа твого внемлют.
Черных потом же ефиоп пределы,
И плодоносный Нил что наводняет,
Царство, богатством славно, славно делы,
Пользу законов твоих ощущает,
И людей разум грубый уж не блудит
В грязи, но к небу смелый лет свой нудит.
Познал свою тьму и твою вдруг славу
Вавилон, видев тя, широкостенный;
И кои всяку презрели державу,
Твоей склонили выю, усмиренны,
Дикие скифы и фраки суровы,
Дав твоей власти в себе знаки новы.
Трудах по долгих стопы утвердила,
Седмью введена друзьями твоими
В греках счастливых, и вдруг взросла сила,
Взросло их имя. Наставленный ими
Народ, владетель мира, дал суд труден:
Тобой иль действом рук был больше чуден.
Едва их праздность, невежства мати
И злочинств всяких, от тя отлучила,
Власть уж их тверда не могла стояти,
Презренна варвар от севера сила
Западный прежде, потом же востока
Престол низвергла в мгновение ока.
Была та гибель нашего причина
Счастья; десница врачей щедра дала
Покров, под коим бежаща богина
Нашла отраду и уж воссияла
Европе целой луч нового света;
Врачей не умрет имя в вечны лета.
Мудрость обильна, свиту многолюдну
Уж безопасна из царства в другое
Водя с собою, видели мы чудну
Премену: немо суеверство злое
Пало, и знаем служить царю славы
Сердцем смиренным и чистыми нравы.
На судах правда прогнала наветы
Ябеды черной; в войну идем стройны;
Храбростью ищем, искусством, советы
Венцы с Победы рук принять достойны;
Медные всходят в руках наших стены,
И огнь различны чувствует премены.
Зевсовы наших не чуднее руки;
Пылаем с громом молния жестока,
Трясем, рвем землю, и бурю и звуки
Страшны наводим в мгновение ока.
Ветры, пространных морь воды ужасны
Правим и топчем, дерзки, безопасны.
Бездны ужасны вод преплыв, доходим
Мир, отделенный от век бесконечных.
В воздух, в светила, на край неба всходим,
И путь и силу числим скоротечных
Телес, луч солнца делим в цветны части;
Чувствует тварь вся силу нашей власти.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
