С мелодичным звоном «музыки ветра» распахнулась дверь.
Ювелирный салон встречал, ослепляя блеском шикарных витрин и сиянием вышколенных продавцов.
Сюда меня привело исключительно желание выбрать для внучки крестик. Непременно золотой, чтобы осталась память, чтобы берегла, даже не понимая его истинной ценности…
Опять звон колокольчиков…
К витрине «подплыла» пара – мужчина, лет 55 и девушка, лет 18.
«Дочке подарок выбирать, дорогой, чтобы осталась память. Ну, это понятно» - подумала я. Но в тишине салона вдруг прозвучало: «Папусик, я хочу вот это. Мне подойдёт только это. Я должна быть сегодня лучше всех!» И костлявый пальчик, с ноготком ископаемой птицы, указал на бриллиантовое ожерелье с ценой не похожей даже на телефонный номер.
«Папусик», судя по всему, такого размаха не ожидал. Через секунду к голосу «дочки» прибавилось раздражённое цоканье каблучка (если эту вышку под пяткой вообще можно было назвать каблучком).
- Я хочу! Ты говорил, что всё сделаешь для меня!
«Папусик» умоляюще глянул на продавца. Казалось, только тот сможет помочь справиться со сложившейся ситуацией.
- Девушка, это колье на вашей изящной шейке будет выглядеть громоздко. Позвольте мне предложить вам великолепную цепочку с подвеской. Только сегодня получили. Эксклюзив!
… «Изящная шея!» - Право, продавцы в этих салонах выдрессированы так, что и Дурову не снилось. Девушка могла бы быть живым пособием в анатомичке или ходячей рекламой таблеток для похудения. Если быть совсем откровенной, то самый безобидный диагноз, который ей можно было поставить без дополнительного обследования - это «анорексия».
Подкорми эту «красавицу», чтоб прибавила килограмм двадцать, может и получилась бы женщина. А так – вечный подросток с ногами «от коренного зуба», нарощенными при помощи «ходуль» от знаменитого башмачника, мутными моргалками, разрисованными под Зиту и волосёнками, как у только что осмаленной кошки! Да и голосок ещё тот. Пила, у которой каждый третий зуб сломан. Звенит, скрипит, пищит.
Тоже мне, салон! Могли бы хоть музыку включить… И вообще, подобных клиентов нужно обслуживать в отдельных залах для защиты покупателей от негативных эмоций.
Первый раз в жизни я увидела то, что называется «искры из глаз» (если не считать собственных, когда врезалась, катаясь на велосипеде, в столб. Но это было сто лет назад)
Продавец, мне показалось, стал ниже сантиметров на сорок и меньше на два размера.
- Вы мне ещё колечко предложите! С фианитиком! Я себе цену знаю!
Скоро сказка сказывается. Правда, всё это происходило не больше двух минут…
Ах, вот в чём дело. Цену она себе знает. Та ещё «дочка» - товар, да к тому ж явно подпорченный и внешне и внутренне. И никакой гарантии на период эксплуатации.
«Папусик»… Это отдельный разговор. Подбородок, плавно переходящий в девятимесячный живот беременной слонихи, зеркальная лысина в стиле «гуляет с умом», глазки «ежика в тумане», пухлые женоподобные ручки – мечта Рубенса и ножки, изогнувшиеся в разные стороны под тяжестью бренного тельца. Зато костюмчик! Уж он-то точно сидел! Не влитой – вросший! Текстильная промышленность себя превзошла. Не ткань, не резина, с блеском, не мнется, а главное, что все достоинства фигурки «Хоттея» как на ладони. Тут уж не строение человека, а схему разделки туши показывать надо – всё есть. И грудинка, и окорок, а уж шеи столько! – особо ценный экземпляр. Правда с ливером, кажется, напряжёнка, но для этого есть другая порода. У этой, другой, ни жира, ни сала, мясо в отдельных местах, кости да ещё этот самый ливер.
Простите, отвлеклась. Живу долго, наблюдаю часто…
«Папусик», взяв под локоть «дочурку», наклонился и прошипел ей в лицо: «Я для тебя всё сделаю, всё, вплоть до гроба! Я просил не разговаривать. Меня полстолицы знает. Здесь видеонаблюдение! Смотреть будут, пальцем показывать! Говорил, давай на дом ювелира вызову! Так тебе повыпендриваться захотелось!» и т.д. и т.п.
У юной Фурии подогнулись колени. В мгновение ока она поняла, что переборщила с капризами и еле слышно сказала: «Прости, папусик. Ой, извини, дорогой. Я больше не буду.!»
Куда делась спесь?! Судя по её говору, можно было предположить, что самые близкие родственники где-то в Тьмутаракани, а тут ещё плечики поникли, головушка на грудь пала, ручонки обвисли и остались гордыми только каблучки.
Ошеломлённый продавец стоял, как манекен, преданно глядя в глаза экстравагантных посетителей салона.
«Музыка ветра» не прозвенела. Она, кажется, била в набат, когда дверь за этой парочкой закрылась.
Почему-то стало очень грустно…
PS. Крестик я в тот день так и не купила. В салоне не было маленьких крестиков для детей «до года». Что ж, поищу в другом месте
Той ночью позвонили невпопад.
Я спал, как ствол, а сын, как малый веник,
И только сердце разом – на попа,
Как пред войной или утерей денег.
Мы с сыном живы, как на небесах.
Не знаем дней, не помним о часах,
Не водим баб, не осуждаем власти,
Беседуем неспешно, по мужски,
Включаем телевизор от тоски,
Гостей не ждем и уплетаем сласти.
Глухая ночь, невнятные дела.
Темно дышать, хоть лампочка цела,
Душа блажит, и томно ей, и тошно.
Смотрю в глазок, а там белым-бела
Стоит она, кого там нету точно,
Поскольку третий год, как умерла.
Глядит – не вижу. Говорит – а я
Оглох, не разбираю ничего –
Сам хоронил! Сам провожал до ямы!
Хотел и сам остаться в яме той,
Сам бросил горсть, сам укрывал плитой,
Сам резал вены, сам заштопал шрамы.
И вот она пришла к себе домой.
Ночь нежная, как сыр в слезах и дырах,
И знаю, что жена – в земле сырой,
А все-таки дивлюсь, как на подарок.
Припомнил все, что бабки говорят:
Мол, впустишь, – и с когтями налетят,
Перекрестись – рассыплется, как пудра.
Дрожу, как лес, шарахаюсь, как зверь,
Но – что ж теперь? – нашариваю дверь,
И открываю, и за дверью утро.
В чужой обувке, в мамином платке,
Чуть волосы длинней, чуть щеки впали,
Без зонтика, без сумки, налегке,
Да помнится, без них и отпевали.
И улыбается, как Божий день.
А руки-то замерзли, ну надень,
И куртку ей сую, какая ближе,
Наш сын бормочет, думая во сне,
А тут – она: то к двери, то к стене,
То вижу я ее, а то не вижу,
То вижу: вот. Тихонечко, как встарь,
Сидим на кухне, чайник выкипает,
А сердце озирается, как тварь,
Когда ее на рынке покупают.
Туда-сюда, на край и на краю,
Сперва "она", потом – "не узнаю",
Сперва "оно", потом – "сейчас завою".
Она-оно и впрямь, как не своя,
Попросишь: "ты?", – ответит глухо: "я",
И вновь сидит, как ватник с головою.
Я плед принес, я переставил стул.
(– Как там, темно? Тепло? Неволя? Воля?)
Я к сыну заглянул и подоткнул.
(– Спроси о нем, о мне, о тяжело ли?)
Она молчит, и волосы в пыли,
Как будто под землей на край земли
Все шла и шла, и вышла, где попало.
И сидя спит, дыша и не дыша.
И я при ней, реша и не реша,
Хочу ли я, чтобы она пропала.
И – не пропала, хоть перекрестил.
Слегка осела. Малость потемнела.
Чуть простонала от утраты сил.
А может, просто руку потянула.
Еще немного, и проснется сын.
Захочет молока и колбасы,
Пройдет на кухню, где она за чаем.
Откроет дверь. Потом откроет рот.
Она ему намажет бутерброд.
И это – счастье, мы его и чаем.
А я ведь помню, как оно – оно,
Когда полгода, как похоронили,
И как себя положишь под окно
И там лежишь обмылком карамели.
Как учишься вставать топ-топ без тапок.
Как регулировать сердечный топот.
Как ставить суп. Как – видишь? – не курить.
Как замечать, что на рубашке пятна,
И обращать рыдания обратно,
К источнику, и воду перекрыть.
Как засыпать душой, как порошком,
Недавнее безоблачное фото, –
УмнУю куклу с розовым брюшком,
Улыбку без отчетливого фона,
Два глаза, уверяющие: "друг".
Смешное платье. Очертанья рук.
Грядущее – последнюю надежду,
Ту, будущую женщину, в раю
Ходящую, твою и не твою,
В посмертную одетую одежду.
– Как добиралась? Долго ли ждала?
Как дом нашла? Как вспоминала номер?
Замерзла? Где очнулась? Как дела?
(Весь свет включен, как будто кто-то помер.)
Поспи еще немного, полчаса.
Напра-нале шаги и голоса,
Соседи, как под радио, проснулись,
И странно мне – еще совсем темно,
Но чудно знать: как выглянешь в окно –
Весь двор в огнях, как будто в с е вернулись.
Все мамы-папы, жены-дочеря,
Пугая новым, радуя знакомым,
Воскресли и вернулись вечерять,
И засветло являются знакомым.
Из крематорской пыли номерной,
Со всех погостов памяти земной,
Из мглы пустынь, из сердцевины вьюги, –
Одолевают внешнюю тюрьму,
Переплывают внутреннюю тьму
И заново нуждаются друг в друге.
Еще немного, и проснется сын.
Захочет молока и колбасы,
Пройдет на кухню, где сидим за чаем.
Откроет дверь. Потом откроет рот.
Жена ему намажет бутерброд.
И это – счастье, а его и чаем.
– Бежала шла бежала впереди
Качнулся свет как лезвие в груди
Еще сильней бежала шла устала
Лежала на земле обратно шла
На нет сошла бы и совсем ушла
Да утро наступило и настало.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
