– Новенькая? – Словно какой-то страшный, неведомый зверь прорычала заведующая столовой, исподлобья уставившись на практикантку взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.
Даша от неожиданности вжалась в дверь, и уже пожалела, что закрыла ее, войдя. Путей к отступлению не было.
– Да, новенькая, - обреченно вздохнув, девушка уставилась в пол и мысленно перекрестилась, отдавая заведующей документы, – вот направление.
Потом, все-таки осмелев, Даша подняла глаза на будущую шефиню и, встретившись с её свирепым взглядом, сумела стоически его выдержать.
Начальница общепитовского заведения восседала за огромнейшим столом, покрытым зеленым сукном, на котором строго посередине в гордом одиночестве стоял громоздкий доисторический телефон. Сама она была под стать своему столу, такая же огромная, можно даже сказать, массивная. А белый халат только подчеркивал необъятность величавых форм. Величавым в заведующей было все, начиная от мясистого носа, усеянного горошинками-оспинками и пухлых, ядовито-красных губ, от которых практически сразу начинался тройной подбородок, до ног, обутых в валенные сапоги «прощай молодость», размера эдак 45-го. Общую картину портила маленькая голова заведующей. Эта голова никак не гармонировала с объемами и пропорциями тела, и ко всему еще у заведующей была короткая стрижка «под мальчика». Начальственный натюрморт завершал набор серебряных украшений: кольца, серьги, кулон, несколько цепочек и две брошки были также крупногабаритными. Даша, для того, чтобы быстрее прийти в себя и отвлечься, начала считать драгоценности, но сбилась со счету.
– Строптивая! Вижу, вижу, – тем временем рокотала заведующая, – а характеристика хорошая. Активистка, значит, отличница. Ну-ну, посмотрим, чему вас там, в кулинарном техникуме, научили.
Заведующая вдруг, резко привстав, зычно крикнула в сторону двери:
– Зоська! – И в ту же секунду в дверном проеме материализовалась бабища еще более крупных размеров, чем Дашкино новое начальство. Было такое впечатление, что эта исполинша стояла под дверью и подслушивала, уж слишком быстро она появилась. В кабинете стало тесно и жарко. И Дашка сразу же окрестила Зоську «Печкой».
– Чего, Петровна? – Прогудело трубным голосом из Зоськиной утробы.
– Вот тебе практикантка, – тоном, не терпящим возражений, сказала, как отрезала заведующая, - забирай и обучай! Все! Работать, работать!
Печка неуловимым движением развернула Дашу и буквально выдернула ее из кабинета. Ведя за руку, как маленького ребенка, Печка протащила девушку через всю столовую. Даша только головой вертела из стороны в сторону, замечая всё больше и больше толстых женщин. «Господи! Куда я попала, - из глаз предательски поползли слезы, - как будто в страну слонопотамов из детской сказки…»
– Эй! Не реветь! – Печка, грозно возвышаясь, стояла, уперев руки в бока.
– Селёдку чистить умеешь? – Зоська плотоядно ухмыльнулась, не услышав ответа от подчиненной. – А не важно. Будешь чистить селёдку, не велика премудрость. От сих и до сих. – И Зосина рука любовно прошлась по стенкам металлического бака.
Практикантка с ужасом уставилась на указанный бак, так называемую, «двадцатку», доверху наполненную скользкой рыбой. В техникуме она, конечно же, получила навыки чистки рыбы, и селедку разделывать приходилось, но то были единичные экземпляры. Здесь же предстояло настоящее рыбное сражение. Так Даша приступила к первой в своей жизни работе. С селедки и началась трудовая биография.
Через два часа изнурительно-вонюче-неприятной работы Даша задумалась о правильности выбора профессии, еще через два – она возненавидела селёдку, к концу рабочего дня – будущий повар ненавидела уже все, что могло быть связано с рыбой вообще. Через три дня юная практикантка написала заявление на имя заведующей столовой с отказом от дальнейшего прохождения практики, а заодно и в свое учебное заведение с просьбой об отчислении из техникума – без объяснения причин.
– Селёдка? Причём тут селёдка? – Заведующая недоуменно переводила взгляд с Даши на Зосю. Их обеих вызвали «на ковер». – Значит, ты, Зоська, утверждаешь, что она именно из-за селёдки заявление написала? Так поставь на раздачу. Хватит ей хвосты рыбные крутить. Пусть покрутится в зале. Только к первым и вторым блюдам сразу не допускай. На третьих ее подержи. Временно. Заявление твое не принимается, и точка! – Категорически добавила начальница, с укором посмотрев на практикантку. – Нечего позорить нашу столовую. Все, девочки! Работать, работать.
– Слушай, Селёдка, – Зося довольно дружелюбно обратилась к Дашке, когда они вышагивали от кабинета начальницы, - ты не обижайся, у нас все начинают с трудностей. И на Селёдку не обижайся. Ну, прилепилось к тебе это прозвище. Так ты посмотри на себя. Чисто селёдка! Тощущая, худющая. Не жрешь совсем, домой из столовки не берешь ничего. Так не годится. Мы с бабами решили взять над тобой шефство. Будем откармливать.
Даша от таких речей обомлела. Она давно заметила странные манипуляции сотрудниц столовой вокруг себя. Знала, что за глаза все зовут ее Селедкой, но не обижалась. А тетки, большей частью пожилые, все, как на подбор, дородные и громкоголосые, с первого дня участливо подсовывали ей то кусок мяса, то котлеты или блинчики с творогом, заметив, что Дашка ест последние с удовольствием. Но девушка всегда отказывалась, гордость не позволяла взять хоть что-то и не заплатить за это деньги. Отказывалась, зная наперед, что придя домой, на съемную квартиру после занятий на вечернем отделении финансового ВУЗа, в который она поступила, еще учась на втором курсе кулинарного техникума, не найдет сил что-либо приготовить себе, это в лучшем случае, или, в худшем - из чего приготовить. Потому речь Печки вызвала в Дашкиной душе взрыв эмоций, с тех пор она воспринимала своих коллег в роли любящих мам, бабушек и сестер.
«На раздаче», разливая компоты, кефир, наливая чай или кофе, Дашка все же прошла практику. Она научилась разводить кефир водой, а сметану кефиром, «делать» цвет чая ядрено-шоколадным, добавляя в чайник щепотку заварки и «жженку» из сахара, а компот варить, наливая в бак воду из-под крана и заправляя все это вареными сухофруктами да все той же «жженкой». Но сначала все столовские тонкости повергали Дашу в шок, и она, как могла, первое время боролась, воруя чайную заварку, чтобы заварить настоящий крепкий чай. И кефир не разводила водой, и в сметану кефир не лила, как это делали все остальные поварихи, но со временем, конечно, подчинились местным законам. Однако, нет, нет, да делала по-своему, за что была не раз наказана «блинами».
Наказание «блинами» - приятная в домашних условиях и жуткая по столовским меркам процедура, состояла в выпекании блинов. Жуткая, потому что печь блины приходилось сразу на 8-10 сковородах. После таких наказаний Даша становилась похожей на трубочиста: конфорки, как и громоздкие чугунные сковородки, в столовой чистились лишь перед приходом проверяющих.
Эта первая работа научила девушку прятать свою строптивость в глубине души, приспосабливаться к трудностям и ладить с людьми. Но Дарья не стала поваром. Закончилась практика, а во время неё пропало и желание дальнейшей учебы в техникуме. Во всем виновата селёдка. Вот так. И не спрашивайте теперь, почему Даша не любит готовить…
Приснился раз, бог весть с какой причины,
Советнику Попову странный сон:
Поздравить он министра в именины
В приемный зал вошел без панталон;
Но, впрочем, не забыто ни единой
Регалии; отлично выбрит он;
Темляк на шпаге; всё по циркуляру —
Лишь панталон забыл надеть он пару.
2
И надо же случиться на беду,
Что он тогда лишь свой заметил иромах,
Как уж вошел. «Ну, — думает, — уйду!»
Не тут-то было! Уж давно в хоромах.
Народу тьма; стоит он на виду,
В почетном месте; множество знакомых
Его увидеть могут на пути —
«Нет, — он решил, — нет, мне нельзя уйти!
3
А вот я лучше что-нибудь придвину
И скрою тем досадный мой изъян;
Пусть верхнюю лишь видят половину,
За нижнюю ж ответит мне Иван!»
И вот бочком прокрался он к камину
И спрятался по пояс за экран.
«Эх, — думает, — недурно ведь, канальство!
Теперь пусть входит высшее начальство!»
4
Меж тем тесней всё становился круг
Особ чиновных, чающих карьеры;
Невнятный в аале раздавался звук;
И все принять свои старались меры,
Чтоб сразу быть замеченными. Вдруг
В себя втянули животы курьеры,
И экзекутор рысью через зал,
Придерживая шпагу, пробежал.
5
Вошел министр. Он видный был мужчина,
Изящных форм, с приветливым лицом,
Одет в визитку: своего, мол, чина
Не ставлю я пред публикой ребром.
Внушается гражданством дисциплина,
А не мундиром, шитым серебром,
Всё зло у нас от глупых форм избытка,
Я ж века сын — так вот на мне визитка!
6
Не ускользнул сей либеральный взгляд
И в самом сне от зоркости Попова.
Хватается, кто тонет, говорят,
За паутинку и за куст терновый.
«А что, — подумал он, — коль мой наряд
Понравится? Ведь есть же, право слово,
Свободное, простое что-то в нем!
Кто знает! Что ж! Быть может! Подождем!»
7
Министр меж тем стан изгибал приятно:
«Всех, господа, всех вас благодарю!
Прошу и впредь служить так аккуратно
Отечеству, престолу, алтарю!
Ведь мысль моя, надеюсь, вам понятна?
Я в переносном смысле говорю:
Мой идеал полнейшая свобода —
Мне цель народ — и я слуга народа!
8
Прошло у нас то время, господа, —
Могу сказать; печальное то время, —
Когда наградой пота и труда
Был произвол. Его мы свергли бремя.
Народ воскрес — но не вполне — да, да!
Ему вступить должны помочь мы в стремя,
В известном смысле сгладить все следы
И, так сказать, вручить ему бразды.
9
Искать себе не будем идеала,
Ни основных общественных начал
В Америке. Америка отстала:
В ней собственность царит и капитал.
Британия строй жизни запятнала
Законностью. А я уж доказал:
Законность есть народное стесненье,
Гнуснейшее меж всеми преступленье!
10
Нет, господа! России предстоит,
Соединив прошедшее с грядущим,
Создать, коль смею выразиться, вид,
Который называется присущим
Всем временам; и, став на свой гранит,
Имущим, так сказать, и неимущим
Открыть родник взаимного труда.
Надеюсь, вам понятно, господа?»
11
Раадался в зале шепот одобренья,
Министр поклоном легким отвечал,
И тут же, с видом, полным снисхожденья,
Он обходить обширный начал зал:
«Как вам? Что вы? Здорова ли Евгенья
Семеновна? Давно не заезжал
Я к вам, любезный Сидор Тимофеич!
Ах, здравствуйте, Ельпидифор Сергеич!»
12
Стоял в углу, плюгав и одинок,
Какой-то там коллежский регистратор.
Он и к тому, и тем не пренебрег:
Взял под руку его: «Ах, Антипатор
Васильевич! Что, как ваш кобелек?
Здоров ли он? Вы ездите в театор?
Что вы сказали? Всё болит живот?
Aх, как мне жаль! Но ничего, пройдет!»
13
Переходя налево и направо,
Свои министр так перлы расточал;
Иному он подмигивал лукаво,
На консоме другого приглашал
И ласково смотрел и величаво.
Вдруг на Попова взор его упал,
Который, скрыт экраном лишь по пояс,
Исхода ждал, немного беспокоясь.
14
«Ба! Что я вижу! Тит Евсеич здесь!
Так, так и есть! Его мы точность знаем!
Но отчего ж он виден мне не весь?
И заслонен каким-то попугаем?
Престранная выходит это смесь!
Я любопытством очень подстрекаем
Увидеть ваши ноги... Да, да, да!
Я вас прошу, пожалуйте сюда!»
15
Колеблясь меж надежды и сомненья:
Как на его посмотрят туалет, —
Попов наружу вылез. В изумленье
Министр приставил к глазу свой дорнет.
«Что это? Правда или наважденье?
Никак, на вас штанов, любезный, нет?» —
И на чертах изящно-благородных
Гнев выразил ревнитель прав народных.
16
«Что это значит? Где вы рождены?
В Шотландии? Как вам пришла охота
Там, за экраном снять с себя штаны?
Вы начитались, верно, Вальтер Скотта?
Иль классицизмом вы заражены?
И римского хотите патриота
Изобразить? Иль, боже упаси,
Собой бюджет представить на Руси?»
17
И был министр еще во гневе краше,
Чем в милости. Чреватый от громов
Взор заблестел. Он продолжал: «Вы наше
Доверье обманули. Много слов
Я тратить не люблю». — «Ва-ва-ва-ваше
Превосходительство! — шептал Попов. —
Я не сымал... Свидетели курьеры,
Я прямо так приехал из квартеры!»
18
«Вы, милостивый, смели, государь,
Приехать так? Ко мне? На поздравленье?
В день ангела? Безнравственная тварь!
Теперь твое я вижу направленье!
Вон с глаз моих! Иль нету — секретарь!
Пишите к прокурору отношенье:
Советник Тит Евсеев сын Попов
Все ниспровергнуть власти был готов.
19
Но, строгому благодаря надзору
Такого-то министра — имярек —
Отечество спаслось от заговору
И нравственность не сгинула навек.
Под стражей ныне шлется к прокурору
Для следствия сей вредный человек,
Дерзнувший снять публично панталоны.
Да поразят преступника законы!
20
Иль нет, постойте! Коль отдать под суд,
По делу выйти может послабленье,
Присяжные-бесштанники спасут
И оправдают корень возмущенья;
Здесь слишком громко нравы вопиют —
Пишите прямо в Третье отделенье:
Советник Тит Евсеев сын Попов
Все ниспровергнуть власти был готов.
21
Он поступил законам так противно,
На общество так явно поднял меч,
Что пользу можно б административно
Из неглиже из самого извлечь.
Я жертвую агентам по две гривны,
Чтобы его — но скрашиваю речь, —
Чтоб мысли там внушить ему иные.
Затем ура! Да здравствует Россия!»
22
Министр кивнул мизинцем. Сторожа
Внезапно взяли под руки Попова.
Стыдливостью его не дорожа,
Они его от Невского, Садовой,
Средь смеха, крика, чуть не мятежа,
К Цепному мосту привели, где новый
Стоит, на вид весьма красивый, дом,
Своим известный праведным судом.
23
Чиновник по особым порученьям,
Который их до места проводил,
С заботливым Попова попеченьем
Сдал на руки дежурному. То был
Во фраке муж, с лицом, пылавшим рвеньем,
Со львиной физьономией, носил
Мальтийский крест и множество медалей,
И в душу взор его влезал всё далей.
24
В каком полку он некогда служил,
В каких боях отличен был как воин,
За что свой крест мальтийский получил
И где своих медалей удостоен —
Неведомо. Ехидно попросил
Попова он, чтобы тот был спокоен,
С улыбкой указал ему на стул
И в комнату соседнюю скользнул.
25
Один оставшись в небольшой гостиной,
Попов стал думать о своей судьбе:
«А казус вышел, кажется, причинный!
Кто б это мог вообразить себе?
Попался я в огонь, как сноп овинный!
Ведь искони того еще не бе,
Чтобы меня кто в этом виде встретил,
И как швейцар проклятый не заметил!»
26
Но дверь отверзлась, и явился в ней
С лицом почтенным, грустию покрытым,
Лазоревый полковник. Из очей
Катились слезы по его ланитам.
Обильно их струящийся ручей
Он утирал платком, узором шитым,
И про себя шептал: «Так! Это он!
Таким он был едва лишь из пелён!
27
О юноша! — он продолжал, вздыхая
(Попову было с лишком сорок лет), —
Моя душа для вашей не чужая!
Я в те года, когда мы ездим в свет,
Знал вашу мать. Она была святая!
Таких, увы! теперь уж боле нет!
Когда б она досель была к вам близко,
Вы б не упали нравственно так низко!
28
Но, юный друг, для набожных сердец
К отверженным не может быть презренья,
И я хочу вам быть второй отец,
Хочу вам дать для жизни наставленье.
Заблудших так приводим мы овец
Со дна трущоб на чистый путь спасенья.
Откройтесь мне, равно как на духу:
Что привело вас к этому греху?
29
Конечно, вы пришли к нему не сами,
Характер ваш невинен, чист и прям!
Я помню, как дитёй за мотыльками
Порхали вы средь кашки по лугам!
Нет, юный друг, вы ложными друзьями
Завлечены! Откройте же их нам!
Кто вольнодумцы? Всех их назовите
И собственную участь облегчите!
30
Что слышу я? Ни слова? Иль пустить
Уже успело корни в вас упорство?
Тогда должны мы будем приступить
Ко строгости, увы! и непокорство,
Сколь нам ни больно, в вас искоренить!
О юноша! Как сердце ваше черство!
В последний раз: хотите ли всю рать
Завлекших вас сообщников назвать?»
31
К нему Попов достойно и наивно:
«Я, господин полковник, я бы вам
Их рад назвать, но мне, ей-богу, дивно...
Возможно ли сообщничество там,
Где преступленье чисто негативно?
Ведь панталон-то не надел я сам!
И чем бы там меня вы ни пугали —
Другие мне, клянусь, не помогали!»
32
«Не мудрствуйте, надменный санкюлот!
Свою вину не умножайте ложью!
Сообщников и гнусный ваш комплот
Повергните к отечества подножью!
Когда б вы знали, что теперь вас ждет,
Вас проняло бы ужасом и дрожью!
Но дружбу вы чтоб ведали мою,
Одуматься я время вам даю!
33
Здесь, на столе, смотрите, вам готово
Достаточно бумаги и чернил:
Пишите же — не то, даю вам слово:
Чрез полчаса вас изо всех мы сил...«»
Тут ужас вдруг такой объял Попова,
Что страшную он подлость совершил:
Пошел строчить (как люди в страхе гадки!)
Имен невинных многие десятки!
34
Явились тут на нескольких листах:
Какой-то Шмидт, два брата Шулаковы,
Зерцалов, Палкин, Савич, Розенбах,
Потанчиков, Гудям-Бодай-Корова,
Делаверганж, Шульгин, Страженко, Драх,
Грай-Жеребец, Бабиов, Ильин, Багровый,
Мадам Гриневич, Глазов, Рыбин, Штих,
Бурдюк-Лишай — и множество других.
35
Попов строчил сплеча и без оглядки,
Попались в список лучшие друзья;
Я повторю: как люди в страхе гадки —
Начнут как бог, а кончат как свинья!
Строчил Попов, строчил во все лопатки,
Такая вышла вскоре ектенья,
Что, прочитав, и сам он ужаснулся,
Вскричал: «Фуй! Фуй!» задрыгал —
и проснулся.
36
Небесный свод сиял так юн я нов,
Весенний день глядел в окно так весел,
Висела пара форменных штанов
С мундиром купно через спинку кресел;
И в радости уверился Попов,
Что их Иван там с вечера повесил, —
Одним скачком покинул он кровать
И начал их в восторге надевать.
37
«То был лишь сон! О, счастие! О, радость!
Моя душа, как этот день, ясна!
Не сделал я Бодай-Корове гадость!
Не выдал я агентам Ильина!
Не наклепал на Савича! О, сладость!
Мадам Гриневич мной не предана!
Страженко цел, и братья Шулаковы
Постыдно мной не ввержены в оковы!»
38
Но ты, никак, читатель, восстаешь
На мой рассказ? Твое я слышу мненье:
Сей анекдот, пожалуй, и хорош,
Но в нем сквозит дурное направленье.
Всё выдумки, нет правды ни на грош!
Слыхал ли кто такое обвиненье,
Что, мол, такой-то — встречен без штанов,
Так уж и власти свергнуть он готов?
39
И где такие виданы министры?
Кто так из них толпе кадить бы мог?
Я допущу: успехи наши быстры,
Но где ж у нас министер-демагог?
Пусть проберут все списки и регистры,
Я пять рублей бумажных дам в залог;
Быть может, их во Франции немало,
Но на Руси их нет — и не бывало!
40
И что это, помилуйте, за дом,
Куда Попов отправлен в наказанье?
Что за допрос? Каким его судом
Стращают там? Где есть такое зданье?
Что за полковник выскочил? Во всем,
Во всем заметно полное незнанье
Своей страны обычаев и лиц,
Встречаемое только у девиц.
41
А наконец, и самое вступленье:
Ну есть ли смысл, я спрашиваю, в том,
Чтоб в день такой, когда на поздравленье
К министру все съезжаются гуртом,
С Поповым вдруг случилось помраченье
И он таким оделся бы шутом?
Забыться может галстук, орден, пряжка —
Но пара брюк — нет, это уж натяжка!
42
И мог ли он так ехать? Мог ли в зал
Войти, одет как древние герои?
И где резон, чтоб за экран он стал,
Никем не зрим? Возможно ли такое?
Ах, батюшка-читатель, что пристал?!
Я не Попов! Оставь меня в покое!
Резон ли в этом или не резон —
Я за чужой не отвечаю сон!
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
