Если бы я был царь, я бы издал закон, что писатель, который употребит слово, значения которого он не может объяснить, лишается права писать и получает сто ударов розог
С благодарностью незнакомке и земным поклоном матерям
Я встретила эту женщину на церковном кладбище в день поминовения предков. В её руках был огромный букет живых цветов. Она ходила от могилы к могиле, иногда задерживалась у какой-нибудь, оставляя по одному - два цветка возле крестов и памятников, что-то шептала, будто молилась, рассматривала фото, если оно было, и вытирала постоянно текущие слёзы.
Мне показалось, что все вокруг перестали существовать. Только эта маленькая, немолодая, аккуратно одетая, с поникшей головой женщина была в моём сознании в эти минуты. Печаль, боль, скорбь…Я не видела их, но чувствовала каждой своей клеточкой, каждым нервом. Они следовали за ней по пятам, не отставая ни на шаг, словно став частью её самой.
Неужели здесь покоится столько родственников этой женщины? Кто она? Что случилось в её жизни? Непреодолимое желание хоть как-то проявить участие заставило меня подойти к очередной могиле, у которой она остановилась.
- Вы хотите что-то спросить?
- Простите Бога ради. Я не хотела Вас беспокоить, но если Вы не сочтёте это за бесцеремонность и праздное любопытство... Я только хочу понять…
- Нет, это не родственники, но мы ведь все братья и сестры перед Ним. Просто те, кто уже «там», наверняка, знают мою маму. Вот я и прошу каждого из них передать ей, что я её люблю и помню, и прошу у неё прощения за то, что так и не успела…
Она положила последний цветок у креста без всякой таблички и, глядя куда-то вдаль, словно могла видеть сквозь окружавшие кладбище деревья, прошептала: «Я скоро буду рядом с тобой, мама» и … улыбнулась.
А в следующую минуту незнакомка, взяв меня под руку, словно у неё была необходимость на кого-то опереться, уже рассказывала о своей жизни…
- Много, очень много лет назад я уехала жить к мужу на Сахалин, родила и вырастила двух сыновей. Жили дружно, но очень нелегко. Спасало только то, что мама научила меня всем хозяйским премудростям. Я готовлю прекрасно, шью, вяжу. А иногда, когда позволяет время, вышиваю картины. Правда, все вышивки я раздарила.
Сыновья уехали на материк, женились, уже пятеро внуков. Муж…был…я его очень любила. Но восемь лет назад с ним случилось несчастье – инсульт. Врачи называли его «овощем», он был парализован и уж год, как умер. И вот я вернулась в родительский дом…Словно кто отмерял мне время и выбрал дорогу…Шла, шла и пришла домой, а мамы нет. Я нечасто писала, а приезжала и того реже. Дорого стоило приехать и времени нужно было много, а тут семья, работа, муж больной. Мама никогда меня не упрекала, только жалела…Я и в детстве не очень ласковой была, а тут как-то одно на другое наслоилось так, что всякие нежности да ласки вообще не вспоминала. Только звонила иногда и спрашивала не нужна ли помощь.
Да разве мать помощи попросит! Она сама порой деньги переводом отправляла то мне, то внукам ко дню рождения, к Новому году, никогда поздравить не забывала. Всё жалела нас…Старела потихоньку, слабела и тихо ушла, попросив соседей нас не беспокоить…
Я поймала себя на мысли, что слово «ушла» женщина произнесла так, словно её мама ушла к этим соседям в гости, а не умерла. В этом «ушла» была какая-то надежда если не на возвращение, то на скорую встречу. Она не хотела говорить о потере, она говорила о расставании на какое-то время.
- Больше всего жалею, что не успела сказать ей о том, что вся моя жизнь – продолжение её жизни, что каждую секунду она была со мной, что когда было особенно тяжело, я буквально разговаривала с ней, а иногда чувствовала её укоряющий взгляд. Я не успела сказать маме о том, как сильно я её люблю, не успела поцеловать её руки. Если бы можно было вернуть её хоть на день, я просидела бы у её ног, обняв их, сделала бы всё, чтобы мама была счастливой. Я сделала бы, но не успела…Могла ли успеть? Конечно, могла…хотя бы в письмах говорить ей о своей любви. Но как-то не принято у нас было «сюсюкаться», нежности и ласки стеснялись. А ей, как и мне теперь, нужно было не только знать, что дети благополучны, ей нужно было сердечное тепло, участие. Всё у меня есть, а сама мало кому нужна.
Горько вздохнув, моя собеседница произнесла последние слова
- А мне именно теперь больше всего нужна мама, как никогда в детстве мне хотелось бы почувствовать себя ребёнком. Мы ведь «ребёнки» только пока родители с нами. Простите, утомила я вас своими разговорами. Да ведь вы сами ко мне подошли. А я ведь сейчас, когда вспоминала, себя девчонкой чувствовала, только сиротой. Ну, ничего, скоро сиротой быть перестану. Рак у меня, а детей расстраивать не хочу. Зачем им это знать… А мама знает и ждёт меня, чтобы обнять и пожалеть, и я жду, когда смогу её обнять и вымолить у неё прощение.
И она быстро-быстро зашагала по кладбищенской аллее к выходу, но через несколько шагов обернулась и сказала
- Вы только успейте!
Я стояла, оцепенев, со слезами на глазах. Мне захотелось выть от одной мысли, что мама может «уйти» и я перестану быть «ребёнком».
Только бы взяла трубку! Я успею, я скажу ей, наконец, как я её люблю. Я расцелую её лицо, её руки, я сделаю всё, чтобы она была счастливой.
Прости меня, родная, за то, что я не сделала этого раньше
И как он медлил, то мужи те,
по милости к нему Господней,
взяли за руку его, и жену его, и двух
дочерей его, и вывели его,
и поставили его вне города.
Бытие, 19, 16
Это вопли Содома. Сегодня они слышны
как-то слишком уж близко. С подветренной стороны,
сладковато пованивая, приглушенно воя,
надвигается марево. Через притихший парк
проблеснули стрижи, и тяжелый вороний карк
эхом выбранил солнце, дрожащее, как живое.
Небо просто читается. Пепел и птичья взвесь,
словно буквы, выстраиваются в простую весть,
что пора, брат, пора. Ничего не поделать, надо
убираться. И странник, закутанный в полотно,
что б его ни спросили, вчера повторял одно:
Уходи. Это пламя реальней, чем пламя Ада.
Собирайся. На сборы полдня. Соберешься – в путь.
Сундуки да архивы – фигня. Населенный пункт
предназначен к зачистке. Ты выживешь. Сущий свыше
почему-то доволен. Спасает тебя, дружок.
Ты ли прежде писал, что и сам бы здесь все пожог?
Что ж, прими поздравленья. Услышан. Ты складно пишешь.
Есть одно только пламя, писал ты, и есть одна
неделимая, но умножаемая вина.
Ты хотел разделить ее. Но решено иначе.
Вот тебе к исполненью назначенная судьба:
видеть все, и, жалея, сочувствуя, не судя,
доносить до небес, как неправедники свинячат.
Ни священник, ни врач не поможет – ты будешь впредь
нам писать – ты же зряч, и не можешь того не зреть,
до чего, как тебе до Сириуса, далеко нам.
Даже если не вслух, если скажешь себе: молчи,
даже если случайно задумаешься в ночи, -
все записывается небесным магнитофоном.
Ты б слыхал целиком эту запись: густой скулеж
искалеченных шавок, которым вынь да положь
им положенное положительное положенье.
Ты б взвалил их беду, тяжелейшую из поклаж?
Неуместно, безвестно, напрасно раздавлен - дашь
передышку дыре, обрекаемой на сожженье.
Начинай с тривиального: мой заблеванных алкашей,
изумленному нищему пуговицу пришей, -
а теперь посложнее: смягчай сердца убежденных урок,
исповедуй опущенных, увещевай ментов, -
и сложнейшее: власть. С ненавистных толпе постов
поправляй, что придумает царствующий придурок:
утешай обреченных, жалей палачей и вдов…
А не можешь – проваливай. Знать, еще не готов.
Занимайся своими письменными пустяками.
И глядишь, через годы, возьми да и подфарти
пониманье, прощенье и прочее. Но в пути
лучше не оборачивайся. Превратишься в камень.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
