Благодарю неповторимую LILITH за прекрасные стихи и помощь в написании рассказа. Это было интересно!
Я приходил в это кафе не только для того чтобы выпить рюмочку кальвадоса и послушать хорошую музыку, мой интерес был вызван странной игрой.
Сегодня пасмурно, накрапывает дождь. Рюмка нормандской водки разгоняет по телу тихие аккорды, а сигаретный дым укрывает меня от посторонних взглядов. Мне хорошо.
Они приходили по одному, следуя определенному ритуалу или правилам придуманной ими игры. Ровно в семь. Первая рюмка коньяка – в полном молчании, потом каждодневное знакомство. Каждый день они были разными, для себя и для других. Это особый азарт, прихоть их фантазии. Иначе не интересно.
После приветствия каждый демонстрировал свой «костюм». Нет-нет, не представляйте себе плащей, широких шляп и прочих атрибутов обычного театрального реквизита, это слишком просто. Тщательно подбирая себе костюм, каждый из них перетасовывал карты прожитого дня и импровизировал со своими ощущениями. В результате, к вечеру, рождались совершенно разные персонажи. Таким образом, рассказав друг другу о том, какие они сегодня, они воспроизводили ситуацию знакомства четырех незнакомых людей.
Каким образом они демонстрировали «костюмы», вы узнаете немножко позже, примерно между третей и четверкой рюмкой. Вы же не думали, что я ограничусь одной?
- Джим, повтори кальвадос и, будь добр, поставь Элингтона.
Основная часть игры всегда начиналась с того, что один из мужчин говорил:
- Ребекка, поговори со мной о……
Дальше озвучивалась тема и вечер начинался.
Ребекка шатенка, она курит тонкие черные сигареты и пьет коньяк. Ее движения изящны, взгляд гордый и чуточку неприступный. Она романтична, задорна, ее красота кажется мне французской, хотя мы очень далеко от Парижа. Красивые длинные пальцы, тонкие губы, легкие духи, глубокий голос и почти видимое присутствие страсти. Длинная юбка, мягкий свитер, шарф и еще что-то, что вызывает у мужчин желание все это снять. Она задумчива.
Маленький глоток, затяжка, труба несравненного Дюка смолкает и Ребекка раскрывает секреты своего «костюма»:
- В зрачках обитают сумерки, медовые блики на коже,
И вся нараспашку, трепетна, но в голосе зыбкая дрожь,
Двенадцать восьмых, секвенция, а суть разгадаешь позже,
Печаль за улыбкой кроется, ты, вряд ли её поймёшь.
Обветренны губы, сахара добавишь ещё в капучино.
Пусть звёзды на синем бархате танцуют фривольный свинг -
Ты видишь не всё, есть разные на то у неё причины,
В укромные дебри, таинства, пока что ещё не вник.
Казался таким естественным, дуэт, распадались партии,
Пытался внушить отчаянно, кричал о любви, охрип,
Блуждать по тропе неведомой, ты больше не будешь звать её,
Оставь без надежды чаяния, на сердце табличка "VIP".
Сидящий напротив Ребекки молодой человек, кивает головой и улыбается. Его зовут Ян, он венгр, но никогда не бывал на родине. Высокий, очень худой, болезненное лицо, пристальный взгляд больших глаз, нос с горбинкой и спокойствие движений. Волосы, как перепутанные кем-то ноты, черные, блестящие, с оттенком симфонической насыщенности. Старомодный темно-коричневый костюм, строгие туфли, сигарета, виски, запах горного льда, вдохновение и крепкий кофе утром.
Принимая «костюм» Ребекки, под потолок врываются вариации Миллера. Теперь рассказывает Ян:
- Убережёт от будней экстракт каменистых склонов,
Несколько жадных капель - концентрат из морской воды,
Несколько нервных вдохов - воздух взатяг с балкона,
Несколько нот из темы, вспомнятся, не грусти,
Не придавай значения - резко синкопы рвутся,
Мелкая кража времени, только б ещё успеть,
Рваное эхо реплик, непримиримых, куцых,
Выброшенных небрежно. Что для тебя, ответь?
Та ежедневная пауза, праздно бездействуя в пробках,
Несколько раз прокручен выстраданный плэйлист,
Старый "мобильник", клацаешь судорожно по клавишам,
Ей СМС с признанием: "Что-то не так. What is this?"
За столом сидят еще двое мужчин, они редко вмешиваются в происходящее. Пока, их деятельность заключается в том, чтобы стоящие на столике рюмки своевременно наполнялись. Все делается безмолвно, только жесты. Джим понимает их с полуслова.
Молодых людей зовут Роберт и Стефан, они судьи. В самом конце игры, они, не сговариваясь, объявляют счет. Счет приносит бармен Джим. Оплата не интересна, деньги вне игры. Победитель получает сигару и выбирает музыку. Проигравших нет.
Какими могут быть их костюмы, мы будем догадываться сами. Ну, допустим…
Безмолвный рефери, сквозь окуляр пенсне,
Смотри, мелькают старые сюжеты,
В ночном окне герои-силуэты.
За треком трек, но всё не о тебе.
И вместо жара в сердце мерзлота,
Им прежний опыт не сулит решенья,
Не корректировать, не подвергать сомненью
Чему не суждено быть никогда,
То не случится. Затаишь в резерве
Бесценную подсказку для двоих,
Совет просрочен, да и ветер стих,
Здесь в стороне уютней, ты – observer
Неброское медленное танго, как нельзя лучше подходит к моменту. Откинувшись на спинку стула, Ян произносит:
- Ребекка, поговори со мной о джазе.
Девушка поправила волосы и улыбнулась:
- Мы с антресоли достаем, сдувая пыль, пластинки дедов, долины заливают светом, как прежде Миллер, Элингтон. Кружит, вращается винил, скрипит царапанной дорожкой, рыдает сакс голодной кошкой, оркестр выбился из сил. Плывет, качается игла, так ярко тлеют головешки, трещат в костре, без всякой спешки. Продолжим разговор, слова, перебивает контрабас, хромая тучным пиццикато, об этом вспомниться когда-то: Жизнь коротка, бессмертен jazz!
Разбивая остатки скуки, где-то у дверей веселился импровизацией Кросби. Подав знак бармену, Роберт посмотрел на Яна – парируйте. Сделав вдох, молодой человек тихонько пробежался по клавишам:
- Мажор-минор, как мимолетны смены твоих улыбок с горькою слезой. Как ветер, предвещавший перемены, и в феврале запахло, вдруг, весной. Еще стоит, как прежде, неподвижно, на черной крышке, словно обелиск, тот канделябр, но как нельзя приближен, Игры неведомой необъяснимый риск.
Секвенций затихали отголоски – так угасали блики на стене, пунктирною мерцающей полоской, свой первый луч луна подарит мне. Ты заставляла нервно трепетать неровно догорающие свечи, еще не раз приду сюда опять, пусть говорят, что есть важнее вещи. Ты обнажаешь душу струн и клавиш, и, окунаясь в светлую печаль, своей рукою властной заставляешь, с аккордом новым загрустить рояль.
Вновь подошедший бармен Джим, поставил на столик кофе и поддержал вариацию Яна:
- Уползают басы хроматической гаммой, и в тональность едва под конец возвратив, неподкупной слезой, произвольной, нежданной – накатило, нахлынуло…. «How Insensitive»
За роялем Жобим постаревший, охрипший, попрощавшись чуть слышно, беззвучно простив, засыпает… и тема все медленней, тише, угасает последнее… «How Insensitive»
Ребекка грациозно потянулась и взяла сигарету:
- Джим, дружище, сегодня ты выглядишь неотразимо. Твоя обязательная реплика, стала традицией в нашей игре. Это классика! Твой костюм безупречен.
Джим, неотъемлемый персонаж игры, погладил изношенную жилетку:
- Ему лишь известен рецепт целебного зелья,
Дающего шанс облегченья в минуты невзгод,
В слоёном коктейле палитра шального веселья,
Жонглируя шейкером, взбит виртуозный экспромт.
Читать по глазам, пропорции строго дозировать,
Историй несметное множество, ночь впереди,
Чужие тревоги, сомненья на вкус дегустировать,
По лезвию капли, налей по одной, угости!
Мензурки и колбы, фужеры и рюмки, стакан,
Он полупустой или полный на половину,
Я только слегка пригубил или горестно пьян?
Разгадка осадком на донышке аперитива...
Вся компания дружно зааплодировала, а Стефан разлил по рюмкам коньяк и посмотрел на Ребекку. Девушка проводила взглядом удаляющегося Джима и сказала:
- Он грустный. Добрый и грустный. Мы ведь ничего о нем не знаем. Почему?
Ян задумался на секунду и ответил:
- Может быть он влюблен?
- Кто, Джим? Не выдумывай! Он грустный потому, что сегодня играет джаз.
- Здесь почти всегда играет джаз.
- Поэтому он всегда и грустный.
- На тебя, Ребекка, эта музыка действует иначе, может быть, более поверхностно?
Теперь задумалась девушка. Намотав на палец локон волос, она ответила:
- Окончен проигрыш, люфт, пауза, вступление. Все поглощает новое движение, как взмах ресниц обводит полукруг, как тайный знак – жест дирижерских рук. Его порыв, его сигнал к началу…. но спит душа и сердце промолчало.
О чем еще – не познано, незримо, куда еще несет неумолимо? Зачем еще – некстати, невпопад, все повторится в сотый раз подряд? Застыл вопрос – на прерванном кадансе, каков был смысл в неловком реверансе? Каков сюжет в начале без конца? Как сквозь туман не разглядеть лица. На пол пути все жаждет продолжения….. но нет, увы, простите за вторжение.
Ян улыбнулся:
- Ну вот, теперь и ты загрустила.
- Это все осень. Осенью всегда приятно грустить. А ты? Ты все еще вспоминаешь о ней?
- Когда брожу по парку, когда один, когда пью кофе, играю в покер, слушаю музыку:
Я помню шорох листьев по брусчатке, едва заметно убавляю шаг, озябли руки в кожаных перчатках, соленый привкус ветра на губах. Сквозь черный, кружевной чугун решеток, проглядывает свет чужих дворов, все больше в голосах минорных ноток, все меньше в разговорах теплых голосов. Мелькают лица, лишь застыло время, как будто стрелки замерли в часах. Я жду на остановке, но сомненья, как сквозняком навеют в душу страх. И в сотый раз, отмерив расстоянье, остановившись – поверну назад, непримиримы гордость и желанье, осмелюсь ли еще поймать твой взгляд.
Еще минуту они сидели неподвижно и молча, потом Роберт поднял руку и крикнул:
- Джим, счет!
Игра окончена.
Postscriptum:
Караван увозит на рассвете
Девушку с далекой Ипанимы,
В те края, где напевает ветер,
Серенаду Солнечной Долины.
"На небо Орион влезает боком,
Закидывает ногу за ограду
Из гор и, подтянувшись на руках,
Глазеет, как я мучусь подле фермы,
Как бьюсь над тем, что сделать было б надо
При свете дня, что надо бы закончить
До заморозков. А холодный ветер
Швыряет волглую пригоршню листьев
На мой курящийся фонарь, смеясь
Над тем, как я веду свое хозяйство,
Над тем, что Орион меня настиг.
Скажите, разве человек не стоит
Того, чтобы природа с ним считалась?"
Так Брэд Мак-Лафлин безрассудно путал
Побасенки о звездах и хозяйство.
И вот он, разорившись до конца,
Спалил свой дом и, получив страховку,
Всю сумму заплатил за телескоп:
Он с самых детских лет мечтал побольше
Узнать о нашем месте во Вселенной.
"К чему тебе зловредная труба?" -
Я спрашивал задолго до покупки.
"Не говори так. Разве есть на свете
Хоть что-нибудь безвредней телескопа
В том смысле, что уж он-то быть не может
Орудием убийства? - отвечал он. -
Я ферму сбуду и куплю его".
А ферма-то была клочок земли,
Заваленный камнями. В том краю
Хозяева на фермах не менялись.
И дабы попусту не тратить годы
На то, чтоб покупателя найти,
Он сжег свой дом и, получив страховку,
Всю сумму выложил за телескоп.
Я слышал, он все время рассуждал:
"Мы ведь живем на свете, чтобы видеть,
И телескоп придуман для того,
Чтоб видеть далеко. В любой дыре
Хоть кто-то должен разбираться в звездах.
Пусть в Литлтоне это буду я".
Не диво, что, неся такую ересь,
Он вдруг решился и спалил свой дом.
Весь городок недобро ухмылялся:
"Пусть знает, что напал не на таковских!
Мы завтра на тебя найдем управу!"
Назавтра же мы стали размышлять,
Что ежели за всякую вину
Мы вдруг начнем друг с другом расправляться,
То не оставим ни души в округе.
Живя с людьми, умей прощать грехи.
Наш вор, тот, кто всегда у нас крадет,
Свободно ходит вместе с нами в церковь.
А что исчезнет - мы идем к нему,
И он нам тотчас возвращает все,
Что не успел проесть, сносить, продать.
И Брэда из-за телескопа нам
Не стоит допекать. Он не малыш,
Чтоб получать игрушки к рождеству -
Так вот он раздобыл себе игрушку,
В младенца столь нелепо обратись.
И как же он престранно напроказил!
Конечно, кое-кто жалел о доме,
Добротном старом деревянном доме.
Но сам-то дом не ощущает боли,
А коли ощущает - так пускай:
Он будет жертвой, старомодной жертвой,
Что взял огонь, а не аукцион!
Вот так единым махом (чиркнув спичкой)
Избавившись от дома и от фермы,
Брэд поступил на станцию кассиром,
Где если он не продавал билеты,
То пекся не о злаках, но о звездах
И зажигал ночами на путях
Зеленые и красные светила.
Еще бы - он же заплатил шесть сотен!
На новом месте времени хватало.
Он часто приглашал меня к себе
Полюбоваться в медную трубу
На то, как на другом ее конце
Подрагивает светлая звезда.
Я помню ночь: по небу мчались тучи,
Снежинки таяли, смерзаясь в льдинки,
И, снова тая, становились грязью.
А мы, нацелив в небо телескоп,
Расставив ноги, как его тренога,
Свои раздумья к звездам устремили.
Так мы с ним просидели до рассвета
И находили лучшие слова
Для выраженья лучших в жизни мыслей.
Тот телескоп прозвали Звездоколом
За то, что каждую звезду колол
На две, на три звезды - как шарик ртути,
Лежащий на ладони, можно пальцем
Разбить на два-три шарика поменьше.
Таков был Звездокол, и колка звезд,
Наверное, приносит людям пользу,
Хотя и меньшую, чем колка дров.
А мы смотрели и гадали: где мы?
Узнали ли мы лучше наше место?
И как соотнести ночное небо
И человека с тусклым фонарем?
И чем отлична эта ночь от прочих?
Перевод А. Сергеева
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
