Если мудрец попадает к глупцам, не должен он ждать от них почета, а если глупец болтовней своей победит мудреца, то нет в этом ничего удивительного, ибо камнем можно расколоть алмаз
И вышли две медведицы из леса и растерзали из них сорок два ребенка.
(4-я книга Царств, глава 2)
Все мы дети, внуки и правнуки Великой войны, кто не понимает этого, тот живет в пустоте. Рассказываю так, как слышал.
41-й
Нина Сергеевна, матушка моя, четырех лет от роду попала под оккупацию. Бабка отправила её на лето в родную деревню, в Смоленщину. Лето было года сорок первого.
Бабушка моя Аня, Анна Дмитриевна, три раза рвалась девку спасать. На поручнях вагонных висела по двенадцать часов. Нет, ссаживали с поезда - прифронтовая зона, ясно?
Пришли немцы.
Мамка моя жила в сарае с бабкой Аграфеной и с бабкой-заловкой Марией. Избу под штаб немцы заняли, хорошая изба была, зграбная. Сволочи на Москву двигали. В бинокли Кремль рассматривать.
Особо не трогали, так только - кур всех повыели, да скотину отстатнюю с дворов свели.
Кроме одной коровы (про корову эту я вам потом расскажу).
Зима. Декабрь.
Помнит мать: немецкие кухни полевые стояли. Рядом машины со снарядами и прочим военным имуществом. Ветер очень сильный был. Искры от кухонь этих летели во все стороны. А крыши-то соломенные.
Всё загорелось, сразу, - вся деревня. Немцы только в подштанниках прыгали и орали.
Мать моя, четырехлетняя девочка, в чем была, в том и побежала, - ночная рубашонка по колено, шубейка сверху да валенки на босу ногу, все. Побежали. Бежать через поле по снегу, тридцать гектаров наискосок. В ближний лес, по смоленской привычке. Дошло дело до снарядов. Взрывы, вопли, ад кромешный.
Декабрь. Спрятались в лесу под елками. Наутро у мамки моей ноги отнялись. Полгода не ходила и не разговаривала. Вышли из лесу, зашли в деревню. Одни угли, трупы да стерин овин на отшибе, стоит так, как будто ничего и не было. Немцев уже и след простыл.
Жила вся деревня в этом самом стерином овине. В тесноте да не в обиде, как говорится. Сорок человек на двадцать метров. (Видел я этот овин).
Восемь человек Богу душу отдали, пока НАШИ не пришли.
НАШИ
Где-то весной сорок второго, а может и сорок третьего, время под оккупацией вещь непонятная, пришли в деревню Еременское Гжатского района Смоленской области Наши. Пришли они так: шла бабка Мария по воду на ключ, только ведром зачерпнула, а из кустов напротив:
– Слышь, тетка, немцы в деревне есть?
Бабка ведро уронила.
- А вы кто?
- Да свои мы, тетка, наши.
Выходят из кустов три парня в советской форме, молодые, красивые, худые только
Бабка в рёв:
- Родненькие вы мои, да нет немцев у нас уже год как, погорельцы мы. Молочка хотите?
(про молоко я потом расскажу)
ПЛЮШЕВЫЙ ЗАЙЧИК И БУТЫЛКА СУФЛЕ
Привезли мамку мою в Москву только в начале сорок четвертого, когда Москву «открыли», то есть можно уже было приехать, не прифронтовой город. Дома она не была почти три года - оккупация, пожар, болезнь...
Дед и бабка мои всё думали, что подарить ребёнку. Война, карточки, голодуха. Одна работа до упада.
У деда был доп. паек или карточки какие-то особенные - кузнец оборонного завода все же.
Вот этот-то паек и дедов пиджак, заодно, сменяли на рынке на подарки – плюшевого зайчика и бутылку суфле. Матери зайчик очень понравился. Она с ним потом не расставалась, игралась, воспитывала, выгуливала, кормила понарошку, наряжала в тряпочки.
А суфле… Что было за «суфле» такое – непонятно. Она же приехала из деревни. Худо-бедно, а молока, хоть кружку в день-два да пила. Была в деревне корова, одна единственная, после пожара оставшаяся. Собрались селяне, двадцать с лишним душ женского полу, да детишки, да три подростка, да два старика, стали думать, что с этой коровой делать. Подумали… староста, немцем поставленный приговорил: сколько есть молока – всё детям отдавать.
Не понравилось, в общем, матери это суфле - тягучее, слащавое, на сахарине - на молоко совсем не похоже. Глотнула пару раз, больше не стала. Бабка моя посмотрела на это дело, вспомнила дедов пиджак, села на стул и заплакала.
- Ма, ты чего плачешь?
- Да так, девонька моя, так…
Это "суфле" мать на всю жизнь запомнила. А старосту, Стеря его звали, чей овин был, чье молоко дети пили, потом посадили на десять лет за сотрудничество с врагом.
47-й. ХЛЕБ.
Сидим на кухне, мать собирает крошки со стола в горсть и ест.
- Ма?
- В сорок седьмом отменили карточки, а денег не выдали еще. Мы тогда с твоим дедом пошли в булошную на хлеб посмотреть.
Неправо о стекле те думают, Шувалов,
Которые стекло чтут ниже минералов.
Ломоносов
Солдат пришел к себе домой -
Считает барыши:
"Ну, будем сыты мы с тобой -
И мы, и малыши.
Семь тысяч. Целый капитал
Мне здорово везло:
Сегодня в соль я подмешал
Толченое стекло".
Жена вскричала: "Боже мой!
Убийца ты и зверь!
Ведь это хуже, чем разбой,
Они помрут теперь".
Солдат в ответ: "Мы все помрем,
Я зла им не хочу -
Сходи-ка в церковь вечерком,
Поставь за них свечу".
Поел и в чайную пошел,
Что прежде звали "Рай",
О коммунизме речь повел
И пил советский чай.
Прошло три дня, и стал солдат
Невесел и молчит.
Уж капиталу он не рад,
Барыш не веселит.
А в полночь сделалось черно
Солдатское жилье,
Стучало крыльями в окно,
Слетаясь, воронье.
По крыше скачут и кричат,
Проснулась детвора,
Жена вздыхала, лишь солдат
Спал крепко до утра.
В то утро встал он позже всех,
Был сумрачен и зол.
Жена, замаливая грех,
Стучала лбом о пол.
"Ты б на денек,- сказал он ей,-
Поехала в село.
Мне надоело - сто чертей!-
Проклятое стекло".
Жена уехала, а он
К окну с цигаркой сел.
Вдруг слышит похоронный звон,
Затрясся, побелел.
Семь кляч влачат по мостовой
Дощатых семь гробов.
В окно несется бабий вой
И говор мужиков.
- Кого хоронишь, Константин?
- Да Глашу вот, сестру -
В четверг вернулась с имянин
И померла к утру.
У Николая помер тесть,
Клим помер и Фома,
А что такое за болесть -
Не приложу ума.
Настала ночь. Взошла луна,
Солдат ложится спать,
Как гроб тверда и холодна
Двуспальная кровать.
И вдруг ... иль это только сон?-
Идет вороний поп,
За ним огромных семь ворон
Несут стеклянный гроб.
Вошли и встали по стенам,
Сгустилась сразу мгла,
"Брысь, нечисть! В жизни не продам
Толченого стекла".
Но поздно, замер стон у губ,
Семь раз прокаркал поп.
И семь ворон подняли труп
И положили в гроб.
И отнесли его в овраг,
И бросили туда,
В гнилую топь, в зловонный мрак,
До Страшного суда.
1919
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
