Эта сказка для детей. Любят и понимают радость всей душой лишь дети. Поэтому и мир им принадлежит. Станешь взрослым – не забывай своей радости и любви к миру. Тогда не разрушится Мир, и Жизнь продлится…
Вечерний свет звенел за окнами. Голоса ветра трубили, наполняя пустые ракушки шумом океана... Дельфины и другие рыбы вышли из воды посмотреть на мир новый. Птицы и ящерицы, пауки и пчелы вошли в море, чтобы знать о мире другом. Все можно было: сначала века начинались. Первый день и первое слово. Это два Ангела принесли на крыльях своих – Мир.
Город, где две тысячи лет шла война, закрыл глаза и уснул.
Город, где две тысячи лет губы людей искривляла боль, уснул.
Город, где две тысячи лет дети плакали от страха и одиночества, уснул:
Два Ангела принесли на прозрачных крыльях своих – Мир. Молитву творили. Молитва была о Мире. Молитва была Мир. Ничего не осталось от прошлого. Ни дверей без стен, ни стен без окон, ни окон без неба. – Только люди без сил…
– Здравствуйте, Ангелы, – сказал Великан.
– Здравствуй, Великан, похожий на карлика, – ответили Ангелы. – Где твои большие сети для ловли рыбы?
– Я оставил их две тысячи лет назад в своей каморке и ушел на войну. Теперь нет каморки. Ничего нет.
– А ведь ты был хорошим Рыбаком… Что же теперь, Великан?
– Я пойду делать то, что любил всегда: ловить рыбу. И еще, о Ангелы, – стану печалиться о семье моей, умершей от голода… Никто не мог накормить их – я был далеко и не ловил рыбы.
– Не печалься – за далеким мысом тебя ждет твоя семья. Все снова живы. Вот твои сети. Вот твое море. Иди и живи, как хотел, но не жил. Теперь Мир, Рыбак.
Великан заплакал и еще больше стал похож на карлика. Он сжал в своих огромных ладонях сеть. Она сохранила запах соли и вкус солнца. Она ждала своего часа две тысячи лет...
– Здравствуйте, Ангелы, – сказал Маленький человек.
– Здравствуй, Маленький человек, похожий на грозовую тучу, – ответили Ангелы. – Где твои добрые ладони, что пекли хлеба?
– Я потерял их добро две тысячи лет назад, когда взял оружие и ушел на войну.
– Ведь ты был таким хорошим Пекарем, Маленький человек.
– Да… Но теперь я не могу сделать настоящего калача. Я упустил добро из моих рук, о Ангелы… Моя мельница не делает муки, только пепел. Мои печи погасли и не дают доброго огня.
– У тебя было доброе сердце – вот оно. Возьми его, и добро вернется в твои ладони и в твою жизнь. Иди и пеки хлеба. Твои руки для радости, не для зла. Теперь Мир, Пекарь.
Маленький человек взял свое доброе сердце и вложил его в грудь свою вместо камня. Он пошел к мельнице, и завертелось колесо ее. Он вошел в пекарню, и разгорелись печи ее. Он испек хлеб и отдал его детям. Они ждали доброго калача две тысячи лет ...
– Здравствуйте, Ангелы, – сказал Воин.
– Здравствуй, Воин, похожий на призрака, – ответили Ангелы. – Где твои сандалии?
– Две тысячи лет назад я променял их на железные сапоги и ушел на войну.
– И что же теперь, Воин?
– Я виноват и устал. Я хочу тишины, о Ангелы….
– Вот сандалии: разуй ноги свои. Вот твоя пустыня. Живи тишиной: пришло время вслушиваться. Теперь Мир, Странник.
Воин надел сандалии и освободил поступь свою. Она ждала этого две тысячи лет...
– Здравствуете, Ангелы, – сказал Ребенок.
– Здравствуй, Малыш, похожий на старца, – ответили Ангелы. – Где твой воздушный змей и погремушка?
– Две тысячи лет назад у меня забрали погремушку, чтобы разбудить наш дом. Моя погремушка прогремела о войне и с тех пор сломалась. Я отдал моего воздушного змея за хлеб для меня и моих сестер. С тех пор я разучился летать во сне: я стал взрослым и хотел идти на войну.
– Зачем?
– Не знаю. Все взрослые воюют.
– Но теперь мир, Малыш.
– Это хорошо. Мне не придется идти на войну. Я так хочу радости, о Ангелы, – две тысячи лет я слышал плач. И летать... хочу снова летать во сне.
– Вот твоя погремушка – в ней новый песок со дна океана. Вот твой змей с желтым хвостом и доброй улыбкой. Вот твое небо. Лети. Ты заслужил крылья и радость светлую. Теперь Мир, Малыш.
Ребенок взял погремушку звонкую: звенеть о Мире. Он взял нить тонкую: смех вспомнил, но плач позабыл. Плач, который ждал забытья две тысячи лет...
Проснулся город, голоса припоминая. И не осталось ничего от прошлого. Лишь воскресшее заново. Шли Ангелы, и под ногами их земля цвела цветами. Травами сочными. Сады вырастали. Леса поднимались. От крыльев свет исходил, моря наполняя. Вспенивая. Сердце Ангелов из груди вырывалось, воздух кружа: легко дышать свежестью. Мир пришел на землю, где две тысячи лет война шла.
– Здравствуй, Земля, – сказали Ангелы.
– Здравствуйте, Ангелы с Миром на крылах, – где же были вы, так надолго оставив город наш? Меня покинув?
– Время ведь так придумано, что торопиться не следует. И только кажется, что все в века кануло. Люди спешат, не мы опаздываем. Скоры они на дело недоброе, на мысль черную. И не покаются. Мы лишь успели вырастить Розу Иерихонскую, Лотос Египетский да Ландыш Валаамский. Обернули взгляд, крылья расправили, а у вас не Сады – пожарища, не Город – пустыня, не Слова – зелье. Горше ягоды волчьей, страшней предательства.
– И что же теперь, Ангелы?
– Начинать набело. Новое Слово день раскроет и новые слова вырастит – Жизнь затеплится. Мир Новый зацветет необыкновенно. Ценил бы кто да с любовью ухаживал, пока мы в Городах иных...
Говори. Что ты хочешь сказать? Не о том ли, как шла
Городскою рекою баржа по закатному следу,
Как две трети июня, до двадцать второго числа,
Встав на цыпочки, лето старательно тянется к свету,
Как дыхание липы сквозит в духоте площадей,
Как со всех четырех сторон света гремело в июле?
А что речи нужна позарез подоплека идей
И нешуточный повод - так это тебя обманули.
II
Слышишь: гнилью арбузной пахнул овощной магазин,
За углом в подворотне грохочет порожняя тара,
Ветерок из предместий донес перекличку дрезин,
И архивной листвою покрылся асфальт тротуара.
Урони кубик Рубика наземь, не стоит труда,
Все расчеты насмарку, поешь на дожде винограда,
Сидя в тихом дворе, и воочью увидишь тогда,
Что приходит на память в горах и расщелинах ада.
III
И иди, куда шел. Но, как в бытность твою по ночам,
И особенно в дождь, будет голою веткой упрямо,
Осязая оконные стекла, программный анчар
Трогать раму, что мыла в согласии с азбукой мама.
И хоть уровень школьных познаний моих невысок,
Вижу как наяву: сверху вниз сквозь отверстие в колбе
С приснопамятным шелестом сыпался мелкий песок.
Немудрящий прибор, но какое раздолье для скорби!
IV
Об пол злостью, как тростью, ударь, шельмовства не тая,
Испитой шарлатан с неизменною шаткой треногой,
Чтоб прозрачная призрачная распустилась струя
И озоном запахло под жэковской кровлей убогой.
Локтевым электричеством мебель ужалит - и вновь
Говори, как под пыткой, вне школы и без манифеста,
Раз тебе, недобитку, внушают такую любовь
Это гиблое время и Богом забытое место.
V
В это время вдовец Айзенштадт, сорока семи лет,
Колобродит по кухне и негде достать пипольфена.
Есть ли смысл веселиться, приятель, я думаю, нет,
Даже если он в траурных черных трусах до колена.
В этом месте, веселье которого есть питие,
За порожнею тарой видавшие виды ребята
За Серегу Есенина или Андрюху Шенье
По традиции пропили очередную зарплату.
VI
После смерти я выйду за город, который люблю,
И, подняв к небу морду, рога запрокинув на плечи,
Одержимый печалью, в осенний простор протрублю
То, на что не хватило мне слов человеческой речи.
Как баржа уплывала за поздним закатным лучом,
Как скворчало железное время на левом запястье,
Как заветную дверь отпирали английским ключом...
Говори. Ничего не поделаешь с этой напастью.
1987
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
