Если вы увлекаетесь французским кино, в особенности la nouvelle vague, вы, наверное, заметили что непременным атрибутом таких фильмов является книжная полка. Она служит символом неспешного интеллектуального времяпровождения буржуазного общества, и уже настолько вкоренилась в культуру, в интерьер, что о ней невозможно думать только как о хранилище полезной или развлекательной информации. Книги во французском кино в основном с белыми или желтоватыми обложками - традиция таких известных издательств как Gallimard, GF Flammarion, Albin Michel выпускать книги не карманного формата именно в нейтральных тонах, без картинок и иллюстраций. Но иногда, на полке среди таких бесцветных корешков попадаются и цветные томики - то зеленые, то коричневые. Они, маленькие и толстенькие - несомненно из коллекции ”Bibliothèque de la Pléiade”, самой авторитетной и престижной французской литературной серии. Покрытые тонкими полосками из настоящего золота и напечатанные на папиросной бумаге, что позволяет им вмещать под полторы тысячи страниц в томе, они уже стали объектом коллекционирования и весьма недешевы так как стоят от пятидесяти до двухсот долларов.
Я нашел один такой томик в книжном магазине в Бруклине. Маленький и уютный, магазинчик специализируется на искусстве, философии и неширпотребной литературе. Я навещаю его раз в несколько недель и иногда нахожу в нем недорогие старые книги которые тяжело отыскать в других местах. Цены написаны карандашом внутри, на вкладке, и обычно не превышают нескольких долларов. Один раз, на самой высокой полке, среди дорогих антикварных книг я заметил томик “Pléiade”. Это был Jean Giono. Удивленный находкой, я взобрался на лестницу и открыл его. Цена нигде не была указана. Если не учитывать прозрачную пленку в которую она была обернута, и библиотечный штамп на первой странице, книга была в прекрасном состоянии. Наверное, пятьдесят долларов, как минимум, подумал я. И каждый раз когда я приходил в этот магазин, я видел этот желанный томик на верхней полке, скрытый от глаз большинства покупателей, и ожидающий того особого, знающего читателя. У меня никогда не было своего такого издания. Я брал книги из серии “Pléiade” в университетской библиотеке, читал очень бережно, и чуть ли не сдувал с них пылинки. В европейских магазинах, где я видел их на продаже, они стояли в стеклянном шкафчике, и нужно было попросить ключик у продавца чтобы даже подержать одну такую книгу в руках. И этот Jean Giono манил меня - он находился над моей головой, такой доступный. Я опять поднялся на верхнюю полку, внимательно просмотрел страницы в начале, в конце книги, но цены нигде не было. Понятно, подумал я, книга настолько дорогая что они даже не хотели марать ее карандашом. Сто долларов, точно. Я спустился с лестницы и ушел в разочаровании. Этот томик стал для меня таким же заветным объектом как тот старинный словарь из сартровского “L’âge de raison”: Борис обхаживает его в букинистике в течение многих дней, и в конце концов решается попросту украсть его.
Но после нескольких месяцев книга была по прежнему на своем месте. Раздраженный своей нерешительностью, я снял ее с полки одним движением и направился к кассе. Я предъявил томик “Pléiade” продавцу - худому, небритому парню, и спросил: “Сколько? Цены нигде вроде не указано.” Он открыл книгу, посмотрел на нее со всех сторон, повертел в руках, даже немного подбросил, как будто хотел оценить ее по весу. Книга была на непонятном языке, автор неизвестен. Озадаченный, он неловко произнес:
Говори. Что ты хочешь сказать? Не о том ли, как шла
Городскою рекою баржа по закатному следу,
Как две трети июня, до двадцать второго числа,
Встав на цыпочки, лето старательно тянется к свету,
Как дыхание липы сквозит в духоте площадей,
Как со всех четырех сторон света гремело в июле?
А что речи нужна позарез подоплека идей
И нешуточный повод - так это тебя обманули.
II
Слышишь: гнилью арбузной пахнул овощной магазин,
За углом в подворотне грохочет порожняя тара,
Ветерок из предместий донес перекличку дрезин,
И архивной листвою покрылся асфальт тротуара.
Урони кубик Рубика наземь, не стоит труда,
Все расчеты насмарку, поешь на дожде винограда,
Сидя в тихом дворе, и воочью увидишь тогда,
Что приходит на память в горах и расщелинах ада.
III
И иди, куда шел. Но, как в бытность твою по ночам,
И особенно в дождь, будет голою веткой упрямо,
Осязая оконные стекла, программный анчар
Трогать раму, что мыла в согласии с азбукой мама.
И хоть уровень школьных познаний моих невысок,
Вижу как наяву: сверху вниз сквозь отверстие в колбе
С приснопамятным шелестом сыпался мелкий песок.
Немудрящий прибор, но какое раздолье для скорби!
IV
Об пол злостью, как тростью, ударь, шельмовства не тая,
Испитой шарлатан с неизменною шаткой треногой,
Чтоб прозрачная призрачная распустилась струя
И озоном запахло под жэковской кровлей убогой.
Локтевым электричеством мебель ужалит - и вновь
Говори, как под пыткой, вне школы и без манифеста,
Раз тебе, недобитку, внушают такую любовь
Это гиблое время и Богом забытое место.
V
В это время вдовец Айзенштадт, сорока семи лет,
Колобродит по кухне и негде достать пипольфена.
Есть ли смысл веселиться, приятель, я думаю, нет,
Даже если он в траурных черных трусах до колена.
В этом месте, веселье которого есть питие,
За порожнею тарой видавшие виды ребята
За Серегу Есенина или Андрюху Шенье
По традиции пропили очередную зарплату.
VI
После смерти я выйду за город, который люблю,
И, подняв к небу морду, рога запрокинув на плечи,
Одержимый печалью, в осенний простор протрублю
То, на что не хватило мне слов человеческой речи.
Как баржа уплывала за поздним закатным лучом,
Как скворчало железное время на левом запястье,
Как заветную дверь отпирали английским ключом...
Говори. Ничего не поделаешь с этой напастью.
1987
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
