Гладиолусы или астры? Георгины или ирисы? Или (гуляй, рванина) купить в хрусткой, словно отлитой из хрусталя обертке квинтет карминных роз в белых крошках гипсофилы, втиснутых между мужскими ладонями пальмовых листьев? Чтобы уж точно не стыдно. И ведь всё равно кто-то обязательно всучит своему взъерошенному чаду ветку нежнейших мангово-оранжевых орхидей с дрожащей полупрозрачной плотью зева, а вы, с банальными, как фраза «день знаний» розами, завистливо курите в углу…
Что повязать в волосы? Лапы стенда в магазине «Детский world» обвисли под тяжестью гроздьев белоснежных хризантем и прочих лохматых цветов со свадебнообразными нитями росинок-бусин, бледных шелковых роз с замявшимися лепестками, из которых серпантином змеятся тугие, целлулоидные ленты, связок капроновых шаров с гофрированной начинкой, пушистых белых резинок и одноразовых китайских обручей с криво приклеенными бантиками. И ведь что ни возьми – всё равно полный ассортимент стенда плюс еще чуть-чуть будет представлен на русо-каштановых «первоклассных» хвостиках и косичках.
Что еще не куплено из списка, соперничающего по протяженности с донжуановским, кроме лыж для зимних уроков физкультуры? О, эти горы наборов просто картона, цветного картона, бархатной бумаги, радужные переливы фольги, палочки пластилина, светофоры акварельных кружков, торчащие из развалов иглы шариковых ручек и карандашей, линейки, на чьих двадцати сантиметрах уместился целый комикс, панцыри ранцев и рюкзаков, являющие собой дайджест мультфильмов последних лет, взгляду некуда деваться от длинноногих, вечно-короткоюбочных Барби и безносых томных Братц, бросающих с обложек тетрадей и дневников откровенные, далеко не детские призывные взгляды из-под густо нафиолеченных век, выпячивая мерцающие необъятные силиконовые губы (плачь, Анджелина Джоли, тебя выпихнули с этого пьедестала); о, эти автомобильные пробки сгрудившихся на блокнотах «мазерати» и «ламборгини», полупридушенный писк из-под их колес далматинца Патча и везде, везде пятна розово-голубого шелка Золушек и Аврор с их пресно-улыбчивыми лицами, рисованными друг с друга под копирку в каком-нибудь далеком душном Нингбо…
О, этот ритуал выуживания из груды матерчатых спортивных туфель на непременной белой резиновой подошве вариант нужного размера и этот победный тарзаноподобный вопль мамы-счастливицы, наконец вытянувшей со дна корзины/из моря слез неудачливых конкуренток парный экземпляр!
И вот наконец сквозь рваную дремоту последних сумеречных часов ночи, через нервные ворочанья с боку на бок и со спины на живот просочилось это невероятное утро, притянувшее все первые родительские взгляды на небо: не собирается ли дождь? Но нет, небо милосердно сегодня, на его голубом атласе приколото несколько розоватых брошек-облачков, и солнце, предвосхищая театральные жесты директора школы, протянуло из-за горизонта прямо в окна лимонадные лучи. Тщетные попытки впихнуть в сжатый волнением желудок утренний творог, пара поспешных глотков чая. От звяканья посуды встрепенувшись, над подушкой поднимается маленькая растрепанная голова, но в распахнутых глазах уже нет ни тени сна – одно восторженное ожидание. С боем почищены зубы, натянуты всё равно великоватые тончайшие колготки, надеты кобальтовые сарафан и пиджак под волшебным названием «школьная форма», снежная роза с дрожащими лепестками воспарила над волосами, напакован ненужными в этот день (но традиция сильнее здравого смысла) карандашами, ручками и тетрадками ранец – не забыть цветы! – и вот уже шагаешь в стеклянный воздух первого осеннего дня и видишь везде белые всполохи бантов и новенькие рюкзаки…
Нужна ли эта бесконечная торжественная линейка, когда выстроенные неровным квадратом ученики, изнемогая под тяжестью огромных, в половину школьного дебютанта букетов, поначалу пытаются расслышать микрофонно-плывущие слова завуча и неминуемо сдаются, ибо это невозможно? А вот нужна – потому что иначе как же сквозь пелену непонятных фраз про поздравления губернатора и президента всё-таки расслышать главное: «А теперь, ребята, загадайте желание» и успеть мысленно крикнуть совсем не имеющее отношения к школе «хочу летать!», прежде чем разноцветные воздушные шары внесезонным конфетти рассыплются по синему небесному полю. И ведь будет летать – потому что загадано первого сентября.
Словно пятна на белой рубахе,
проступали похмельные страхи,
да поглядывал косо таксист.
И химичил чего-то такое,
и почёсывал ухо тугое,
и себе говорил я «окстись».
Ты славянскими бреднями бредишь,
ты домой непременно доедешь,
он не призрак, не смерти, никто.
Молчаливый работник приварка,
он по жизни из пятого парка,
обыватель, водитель авто.
Заклиная мятущийся разум,
зарекался я тополем, вязом,
овощным, продуктовым, — трясло, —
ослепительным небом на вырост.
Бог не фраер, не выдаст, не выдаст.
И какое сегодня число?
Ничего-то три дня не узнает,
на четвёртый в слезах опознает,
ну а юная мисс между тем,
проезжая по острову в кэбе,
заприметит явление в небе:
кто-то в шашечках весь пролетел.
2
Усыпала платформу лузгой,
удушала духами «Кармен»,
на один вдохновляла другой
с перекрёстною рифмой катрен.
Я боюсь, она скажет в конце:
своего ты стыдился лица,
как писал — изменялся в лице.
Так меняется у мертвеца.
То во образе дивного сна
Амстердам, и Стокгольм, и Брюссель
то бессонница, Танька одна,
лесопарковой зоны газель.
Шутки ради носила манок,
поцелуй — говорила — сюда.
В коридоре бесился щенок,
но гулять не спешили с утра.
Да и дружба была хороша,
то не спички гремят в коробке —
то шуршит в коробке анаша
камышом на волшебной реке.
Удалось. И не надо му-му.
Сдачи тоже не надо. Сбылось.
Непостижное, в общем, уму.
Пролетевшее, в общем, насквозь.
3
Говори, не тушуйся, о главном:
о бретельке на тонком плече,
поведенье замка своенравном,
заточённом под коврик ключе.
Дверь откроется — и на паркете,
растекаясь, рябит светотень,
на жестянке, на стоптанной кеде.
Лень прибраться и выбросить лень.
Ты не знала, как это по-русски.
На коленях держала словарь.
Чай вприкуску. На этой «прикуске»
осторожно, язык не сломай.
Воспалённые взгляды туземца.
Танцы-шманцы, бретелька, плечо.
Но не надо до самого сердца.
Осторожно, не поздно ещё.
Будьте бдительны, юная леди.
Образумься, дитя пустырей.
На рассказ о счастливом билете
есть у Бога рассказ постарей.
Но, обнявшись над невским гранитом,
эти двое стоят дотемна.
И матрёшка с пятном знаменитым
на Арбате приобретена.
4
«Интурист», телеграф, жилой
дом по левую — Боже мой —
руку. Лестничный марш, ступень
за ступенью... Куда теперь?
Что нам лестничный марш поёт?
То, что лестничный всё пролёт.
Это можно истолковать
в смысле «стоит ли тосковать?».
И ещё. У Никитских врат
сто на брата — и чёрт не брат,
под охраною всех властей
странный дом из одних гостей.
Здесь проездом томился Блок,
а на память — хоть шерсти клок.
Заключим его в медальон,
до отбитых краёв дольём.
Боже правый, своим перстом
эти крыши пометь крестом,
аки крыши госпиталей.
В день назначенный пожалей.
5
Через сиваш моей памяти, через
кофе столовский и чай бочковой,
через по кругу запущенный херес
в дебрях черёмухи у кольцевой,
«Баней» Толстого разбуженный эрос,
выбор профессии, путь роковой.
Тех ещё виршей первейшую читку,
страшный народ — борода к бороде,
слух напрягающий. Небо с овчинку,
сомнамбулический ход по воде.
Через погост раскусивших начинку.
Далее, как говорится, везде.
Знаешь, пока все носились со мною,
мне предносилось виденье твоё.
Вот я на вороте пятна замою,
переменю торопливо бельё.
Радуйся — ангел стоит за спиною!
Но почему опершись на копьё?
1991
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
