Этот год основательно сорвал крыши с голов человеческих...
Сначала народ слегка свихнулся на карантине, а потом усугубил помешательство, вырвавшись на волю и надышавшись хмельной свободушкой.
Американские негры решили поставить белых на счетчик, предъявив им старые долги.
А белые, в свою очередь, покрыли поцелуями пыльные негритянские башмаки, почему-то вообразив, что вовремя сдаться - значит, почти победить.
В Хабаровске у части населения произошло раздвоение личности.
И с криками "ЯМЫ Фургал" люди вышли на площадь, где и сегодня можно увидеть их поредевшие ряды.
А в Белоруссии бастуют работяги, не ведая того, что после победы оппозиции и МАЗ, и МТЗ, и большинство других предприятий будут закрыты.
И сотни тысяч квалифицированных рабочих будут вынуждены рвать когти в другие страны на полулегальные заработки.
(Сомневающиеся могут присмотреться к судьбе бывших "Южмаша" и "Антонова" на Украине).
А что готовит нам осень? До какой кульминации дойдет безумие посткарантинного мира?
И вижу я такую вот картинку...
Верующие вдруг заметят, что мир, созданный Творцом, до крайности несправедлив, уродлив и жесток.
Никакой свободы воли нет.
Как и элементарного равенства.
Уже с рождения все мы находимся в совершенно разных условиях.
Для кого-то открыты все пути и социальные лифты, а для кого-то единственное желание - хоть чего-нибудь да поесть.
Кто-то изначально здоров, кто-то появляется на свет инвалидом.
Бедные ненавидят богатых, чиновники издеваются над просителями, сильные подавляют слабых...
Мужья уходят от жен, жены бросают мужей.
Дети неуправляемы и своевольны, старики капризны и ворчливы.
И главное безобразие - неминуемая смерть, за которой вечная безнадега адских мук...
Кто автор такого мерзкого сценария?! Долой его! Хотим другого!
Чтоб хорошо было всем.
Рабочим - заводы, политикам - политика!
Моря - матросам, магазины - продавцам!
Мужикам - бабы, бабам - мужики!
И всем - бессмертие полное и окончательное!
И вздохнул глубоко Творец. И уважил он требования паствы своей.
Когда мне будет восемьдесят лет,
то есть когда я не смогу подняться
без посторонней помощи с того
сооруженья наподобье стула,
а говоря иначе, туалет
когда в моем сознанье превратится
в мучительное место для прогулок
вдвоем с сиделкой, внуком или с тем,
кто забредет случайно, спутав номер
квартиры, ибо восемьдесят лет —
приличный срок, чтоб медленно, как мухи,
твои друзья былые передохли,
тем более что смерть — не только факт
простой биологической кончины,
так вот, когда, угрюмый и больной,
с отвисшей нижнею губой
(да, непременно нижней и отвисшей),
в легчайших завитках из-под рубанка
на хлипком кривошипе головы
(хоть обработка этого устройства
приема информации в моем
опять же в этом тягостном устройстве
всегда ассоциировалась с
махательным движеньем дровосека),
я так смогу на циферблат часов,
густеющих под наведенным взглядом,
смотреть, что каждый зреющий щелчок
в старательном и твердом механизме
корпускулярных, чистых шестеренок
способен будет в углубленьях меж
старательно покусывающих
травинку бледной временной оси
зубцов и зубчиков
предполагать наличье,
о, сколь угодно длинного пути
в пространстве между двух отвесных пиков
по наугад провисшему шпагату
для акробата или для канате..
канатопроходимца с длинной палкой,
в легчайших завитках из-под рубанка
на хлипком кривошипе головы,
вот уж тогда смогу я, дребезжа
безвольной чайной ложечкой в стакане,
как будто иллюстрируя процесс
рождения галактик или же
развития по некоей спирали,
хотя она не будет восходить,
но медленно завинчиваться в
темнеющее донышко сосуда
с насильно выдавленным солнышком на нем,
если, конечно, к этим временам
не осенят стеклянного сеченья
блаженным знаком качества, тогда
займусь я самым пошлым и почетным
занятием, и медленная дробь
в сознании моем зашевелится
(так в школе мы старательно сливали
нагревшуюся жидкость из сосуда
и вычисляли коэффициент,
и действие вершилось на глазах,
полезность и тепло отождествлялись).
И, проведя неровную черту,
я ужаснусь той пыли на предметах
в числителе, когда душевный пыл
так широко и длинно растечется,
заполнив основанье отношенья
последнего к тому, что быть должно
и по другим соображеньям первым.
2
Итак, я буду думать о весах,
то задирая голову, как мальчик,
пустивший змея, то взирая вниз,
облокотись на край, как на карниз,
вернее, эта чаша, что внизу,
и будет, в общем, старческим балконом,
где буду я не то чтоб заключенным,
но все-таки как в стойло заключен,
и как она, вернее, о, как он
прямолинейно, с небольшим наклоном,
растущим сообразно приближенью
громадного и злого коромысла,
как будто к смыслу этого движенья,
к отвесной линии, опять же для того (!)
и предусмотренной,'чтобы весы не лгали,
а говоря по-нашему, чтоб чаша
и пролетала без задержки вверх,
так он и будет, как какой-то перст,
взлетать все выше, выше
до тех пор,
пока совсем внизу не очутится
и превратится в полюс или как
в знак противоположного заряда
все то, что где-то и могло случиться,
но для чего уже совсем не надо
подкладывать ни жару, ни души,
ни дергать змея за пустую нитку,
поскольку нитка совпадет с отвесом,
как мы договорились, и, конечно,
все это будет называться смертью…
3
Но прежде чем…
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.