Он позвонил ей в десять. Было ти…
Он позвонил ей в сорок. Было тише.
Гудки алели ранами гвоздик
и превращались в страшных гномов рыжих.
Он плёл из трубки звуков бахрому.
Он целовал её «по автомату»…
Она играла в сонного Фому.
Сидела тенью, старой и горбатой,
у столика. Вдыхала его боль,
которой больно. Отвечала стенам.
Звонила богу в выщербленный пол,
пропахший ветром, радугой и сеном.
Шумели ветры в красной лам-поч-ке.
Мигало небо – фальши-луно-метчик…
Она ревела на его плече,
которое порвал автоответчик.
*
Он говорил в подзорную трубу её косого девичьего слуха,
что было проще подковать блоху, чем выдавить: «Возьми же трубку, сука».
Он говорил на птичьем и на льви.., дельфиньем, голубином, офигелом,
что ей ответить – проще, чем терзать молчаньем раны в её сонном теле,
уставшем от бессонниц…
В бабий ад
летели астероиды печали.
Штормил в недвижной трубке божий сад
Эдемский.
А змея, увы, молчала,
желая: «позвони же мне ещё»…
*
«Позвони мне, хоть боги не звОнят. Звенят темнотой,
дребезжанием лампочки, писком утёнка в подушке
(гаже гадкого), падшей бесстыжей пустой высотой
потолка и беззвучием чая и бабушки-сушки.
Позвони мне, что подано кушать, но твой аппетит
прохудился на швах, о, глотатель птенцов и несушек,
что подливка великой любви затвердела в обид
на любовь холодец, что на блюде божественной суши
выжигает желудочный ком.
Позвони и скажи:
«кипяток в моей чаше межбедренной просит заварки»…
Мои уши, кошачье-собачье-мыши… беляши,
потекут горьким маслом на нить зимодышащей парки –
паучихи в затраханном взглядом углу коридо…
Позвони мне в диетно-тоскливый, заляпанный звоном
телефонов рекламщиков вечер»…
… гудок потрясёт бородой,
и чуть-чуть, еле слышно, на связи на берег крутой
набегут подресничные волны…
*
Оголтеть. Голодать на слова. Холодать. Обглодать
телефонную кость – куртизанку беззвучий амёбных.
Ненавидеть неглаженный рёбрами бога халат,
и обкусывать хвост, разложившийся в пиве, как вобла.
И, как крысу, жевать плоскогрудую бабу-тоску,
и сквозь слух пропускать рост травы сквозь могилы асфальта,
и быть яблоком, свёвшим червей с обесслаженных скул,
и быть богом, на автоответчике тихим контральто
повторяя: «туу-туу, эту-эту, ни-ни, не меня –
я – тот бог, что бокалом на днище морском чертит схемы
возвращения к кислому роду, глазам ячменя
и холодному рту рыбака из губительной спермы
тех, что пали…
тууу-тууу»…
Кто-то в трубку, как в храме – в свечу, –
мелет-молит, но смолота тьма, и уже не отмолишь…
Не могу говорить.
Промолчу, как я дико хочу
говорить в тебя…
солнышко…
солнышко…
солнышко…
солныш…
*
В двух лазаретах рапаны с рассечёнными ртами –
не нарисованными – наброшенными набросками, душа в душу, –
рыдали о будущем. Худели на килограммы
касаний холодного пластика. Кашляли. Выхаркивали свою сушу.
Топились в лужах.
Стандартные автоответные игры.
Автобезответные нюни. Гвоздичные зайчики за зрачками…
Санитары дождя перевязывали им веки, идя, как титры,
как побирушки – за гнутыми замочившимися пятачками.
Гвоздика гудков наливалась алым. Ржавела. Сыпалась
рыжими мёртвыми гномиками на сухое сено будущих
плясок межбедренных зайцев.
Пока что она кормила его вискасом
для виртуальных кошек. Он сыпал ей счастье, будучи
лишённым счастья.
Бог выдавал им аттестат нелепости:
ему – за звонки богине. Ей – за то, что к богу трубки лаковой
не могла – по имени.
/Красная лампочка, словно принцесса в крепости,
говорила: «Убей меня»
Не умела: «Найди меня».
На сороковый – уснула. Невовремя. Прилетел дракон,
перегрыз кабель – за вечную неуплату…/
Он позвонит ей позже – в потухший в плите огонь.
Она постучит ему в белые стрелочки циферблата...
Автоответные игры.
Слова, «не сделанные в Гонконг».
Красные простыни, содрогающиеся в кнопочке «автомата»…
у тебя немного меняется стиль, не теряя главного - содержательности каждой фонемы. степ бай степ, как говорят шведы. интересно, куда тебя заведет?
Стих просто великолепен, изыскан, психологичен, Маргош.
(Я тебе говорил (на этой неделе), что ты чудо ?)
а чем меняется? не замечаю толком... ну а куда заведёт - тайна тайная)
спасибо тебе большое, Игорь.
говорил, я помню. но ты преувеличиваешь))
здесь целая жизнь, перетекающая из одной формы в другую.
и нельзя сказать, что первая - проще и понятнее, чем последняя. Хотя, есть ли последняя
очень хороший Стих. буду возвращаться сюда.
Спасибо
возвращайтесь...
Вам спасибо
Первая часть особенно хороша:)
спасибо)
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
За то, что я руки твои не сумел удержать,
За то, что я предал соленые нежные губы,
Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать.
Как я ненавижу пахучие древние срубы!
Ахейские мужи во тьме снаряжают коня,
Зубчатыми пилами в стены вгрызаются крепко;
Никак не уляжется крови сухая возня,
И нет для тебя ни названья, ни звука, ни слепка.
Как мог я подумать, что ты возвратишься, как смел?
Зачем преждевременно я от тебя оторвался?
Еще не рассеялся мрак и петух не пропел,
Еще в древесину горячий топор не врезался.
Прозрачной слезой на стенах проступила смола,
И чувствует город свои деревянные ребра,
Но хлынула к лестницам кровь и на приступ пошла,
И трижды приснился мужам соблазнительный образ.
Где милая Троя? Где царский, где девичий дом?
Он будет разрушен, высокий Приамов скворешник.
И падают стрелы сухим деревянным дождем,
И стрелы другие растут на земле, как орешник.
Последней звезды безболезненно гаснет укол,
И серою ласточкой утро в окно постучится,
И медленный день, как в соломе проснувшийся вол,
На стогнах, шершавых от долгого сна, шевелится.
Ноябрь 1920
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.