Человек человеку - урна. И карандаш -
зачеркнуть овал, слезу, лабиринты слёз,
чёрный ящик по-щекотать, положить в загаш-
ник ник, юзверьнейм; в вытрезвитель послать, в ВООЗ,
в баню, в которой мыло его костей
смыть не сумеет щенка без хозяина...
Человек человеку - программа без новостей.
Человек человеку - скрипка несмазанной
дверцы в безумие, в плеск одиноких ванн,
в плач не-причастия рыбой и сухарём.
Человек человеку - хотелочный намбер ван
и отель "Калифорния", вышитый серебром
на стене стакана. Пилочка и Пилат.
Узкое платье. Дырочка на чулке.
... вот и потрескался инеем циферблат.
Вот и разрушились храмы на шашлыке.
К мишкам? к цыганам? Сивкам? Бурь-бурам шпал?
С Аннами, с шей - не крестом, а булыжником...?
Сердце гнилые запястия, как шакал,
чует. У сердца все лапоньки выжжены -
кто ж тут дойдёт...
Карандаш зарисует вре...
Грифель, тупея, прижмётся, погасит све...
Человек человеку - яблочко в серебре.
Но его не хватает всем.
хочу признаться Вашим стихам в любви. я не всегда нахожу слов, чтобы отозваться на Ваши творения, но я их люблю.
спасибо, Маргарита.
они этого не заслуживают...
спасибо вам
хорошее
а человеки плохие( хотя разные.
спасибо тебе
они хуже
глупые вы девчонки, обе две. люди гораздо лучше, чем вы себе напредставляли. люди - это - делает широкий круг обоими руками, заключая в объятья землю, небо и солнце - вот что такое люди...
человек человеку - брат.
и все твоя лирика - отменяеццо перед этим высзыванием.
если бы...
но я вся отменяюсь
вообще
ты должна не отменяццо, а вос-соз-да-ва-цо! ежеминутно и ежесекундно.
"- корова, корова! ты должна есть траву!
- фигушки, я плотоядная!
- нет, ты тра-во-яд-на-я! (цитато из концептуального мульта)"
Просто есть такое слово - "надо"
есть такие два слова - "не могу"
а может "ни хочу"?
тогда другая цитата из не менее концептуального мульта про колобка;
"-хочеццо? перехочеццо" (с)
"Пилочка и Пилат" :)
захожу в ваши стихи и думаю - найду то, что ищу.
всегда нахожу
спасибо
что же вы ищете?)
спасибо
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Альберт Фролов, любитель тишины.
Мать штемпелем стучала по конвертам
на почте. Что касается отца,
он пал за независимость чухны,
успев продлить фамилию Альбертом,
но не видав Альбертова лица.
Сын гений свой воспитывал в тиши.
Я помню эту шишку на макушке:
он сполз на зоологии под стол,
не выяснив отсутствия души
в совместно распатроненной лягушке.
Что позже обеспечило простор
полету его мыслей, каковым
он предавался вплоть до института,
где он вступил с архангелом в борьбу.
И вот, как согрешивший херувим,
он пал на землю с облака. И тут-то
он обнаружил под рукой трубу.
Звук – форма продолженья тишины,
подобье развивающейся ленты.
Солируя, он скашивал зрачки
на раструб, где мерцали, зажжены
софитами, – пока аплодисменты
их там не задували – светлячки.
Но то бывало вечером, а днем -
днем звезд не видно. Даже из колодца.
Жена ушла, не выстирав носки.
Старуха-мать заботилась о нем.
Он начал пить, впоследствии – колоться
черт знает чем. Наверное, с тоски,
с отчаянья – но дьявол разберет.
Я в этом, к сожалению, не сведущ.
Есть и другая, кажется, шкала:
когда играешь, видишь наперед
на восемь тактов – ампулы ж, как светочь
шестнадцать озаряли... Зеркала
дворцов культуры, где его состав
играл, вбирали хмуро и учтиво
черты, экземой траченые. Но
потом, перевоспитывать устав
его за разложенье колектива,
уволили. И, выдавив: «говно!»
он, словно затухающее «ля»,
не сделав из дальнейшего маршрута
досужих достояния очес,
как строчка, что влезает на поля,
вернее – доводя до абсолюта
идею увольнения, исчез.
___
Второго января, в глухую ночь,
мой теплоход отшвартовался в Сочи.
Хотелось пить. Я двинул наугад
по переулкам, уходившим прочь
от порта к центру, и в разгаре ночи
набрел на ресторацию «Каскад».
Шел Новый Год. Поддельная хвоя
свисала с пальм. Вдоль столиков кружился
грузинский сброд, поющий «Тбилисо».
Везде есть жизнь, и тут была своя.
Услышав соло, я насторожился
и поднял над бутылками лицо.
«Каскад» был полон. Чудом отыскав
проход к эстраде, в хаосе из лязга
и запахов я сгорбленной спине
сказал: «Альберт» и тронул за рукав;
и страшная, чудовищная маска
оборотилась медленно ко мне.
Сплошные струпья. Высохшие и
набрякшие. Лишь слипшиеся пряди,
нетронутые струпьями, и взгляд
принадлежали школьнику, в мои,
как я в его, косившему тетради
уже двенадцать лет тому назад.
«Как ты здесь оказался в несезон?»
Сухая кожа, сморщенная в виде
коры. Зрачки – как белки из дупла.
«А сам ты как?» "Я, видишь ли, Язон.
Язон, застярвший на зиму в Колхиде.
Моя экзема требует тепла..."
Потом мы вышли. Редкие огни,
небес предотвращавшие с бульваром
слияние. Квартальный – осетин.
И даже здесь держащийся в тени
мой провожатый, человек с футляром.
«Ты здесь один?» «Да, думаю, один».
Язон? Навряд ли. Иов, небеса
ни в чем не упрекающий, а просто
сливающийся с ночью на живот
и смерть... Береговая полоса,
и острый запах водорослей с Оста,
незримой пальмы шорохи – и вот
все вдруг качнулось. И тогда во тьме
на миг блеснуло что-то на причале.
И звук поплыл, вплетаясь в тишину,
вдогонку удалявшейся корме.
И я услышал, полную печали,
«Высокую-высокую луну».
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.