вот представь: нема уже никаких вопросов,
ты – земля под подошвой молчаний и полюсов
инвалидов, слегка затупивших бабулям косы,
и маньяков, объевшихся кровью, как шмель – пыльцой.
вот вокзал богов, вот подземка к чертям на дачу,
вот таможня, где одиночки пылятся, вот
заводской дефектный сине-мечто-укладчик,
самокатный гробик и суицидный спорт,
вот квартира, в которой сдох даже призрак джека,
вот кофейник, в котором мышь родила котят,
вот ползут из танков ранние слишком чеки,
вот четыре буквы учит ничейный брат… –
это не тюрьма меж двух чёрных дыр, не бездна,
не башка в лапищах звёздного палача!
вот представь – тебе же капельку интересно,
кто тебе в плечо впечатал сию печать?
чей топорик нежный твои удобряет розы
тёплой кровью, кто там толкается меж песков,
и зачем петух выбирает помягче просо
с недозревших изюминок тёмных твоих сосков?
… что, представила?
что, придумала?
что, серьёзно?
одиноких в космосе бурей не удивить?
ну и плачь себе втихую, как плачут росы,
не допущенные в покои большой воды…
***
на меже земли представляешь себя землёй,
на краю иглы кащеевой – сном кащея…
открываешь, как двери, сухой атмосферный слой
и дрожишь от пота, впившего зубы в шею.
на краю молчания обувь оставишь, как
таракан – у входа японского ресторана…
и всё тише вдох, и всё толще твоя кишка,
всё острее солнце – всё солнечней, многогранней,
всё отчётливей (только это не описать),
всё последнее – выпадают слова, как кисти
из песочных пальцев.
и только гудит оса,
и, как горсть земли, приседают в поклоне листья…
***
… у воды в стакане пульс угасает. Звонко
трётся день о небо, слипшееся – пиявкой –
с бледной кожей. Так солнце кладёт тебя на пелёнку,
и остатки мыслей мелочью тихо звякнут
о шершавость туч с хвостами пробитых белок,
о ладошку почвы, седой ненасытной дуры…
Так худеют тени, так контур, зажатый мелом,
отпускает в пампасы взгляд и температуру,
так влетает в рамку стоп-кадра последний голубь,
так берёт гроздь хвороста парнокопытный банщик…
… засыпай, тоска, без экстази алькогольной,
засыпай, мой пальчик,
тшшш, не нужно хныкать, тихо, не нужно думать…
У воды в стакане высохли капилляры.
Тело солнца скорчилось – в тысячный ломтик дюйма.
Захрустело облачко в серно-солёном кляре.
Занавеска – в обморок. Шкафчик зажмурил полки.
Полк детей сквозняка пробежался. Всё стихло в спальне.
Тшшш-шевелишь губами, маленькая иголка,
пустотой себя, как сенушком, засыпаешь…
... сегодня туча приползла с моря и медленно ела скалы. Так неторопясь, так дооолго наливалась она серой каменной кровью, что, казалось, и конца этому не будет. Огромный такой отёк сердца. Но в окно влетел черно-полосатый взлохмаченный шмель и сказал " в жжжжопуэтужжжуть" и время пошло, часы затикали. "… у воды в стакане пульс угасает." и всё, сопутствующее эту картину я вижу, даже трогаю руками, Маргарита.Простите за некоторый бред отзыва, это всё впечатление от прочитанного. Спасибо Вам.
очепятка "этоЙ картинЕ", простите.
Ну что Вы, Ксана - какой же тут может быть бред?
Я Вам очень благодарна.
/про опечатки: у меня их - 10 на на 9 букв, я не обращаю внимания на чужие))
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
От отца мне остался приёмник — я слушал эфир.
А от брата остались часы, я сменил ремешок
и носил, и пришла мне догадка, что я некрофил,
и припомнилось шило и вспоротый шилом мешок.
Мне осталась страна — добрым молодцам вечный наказ.
Семерых закопают живьём, одному повезёт.
И никак не пойму, я один или семеро нас.
Вдохновляет меня и смущает такой эпизод:
как Шопена мой дед заиграл на басовой струне
и сказал моей маме: «Мала ещё старших корить.
Я при Сталине пожил, а Сталин загнулся при мне.
Ради этого, деточка, стоило бросить курить».
Ничего не боялся с Трёхгорки мужик. Почему?
Потому ли, как думает мама, что в тридцать втором
ничего не бояться сказала цыганка ему.
Что случится с Иваном — не может случиться с Петром.
Озадачился дед: «Как известны тебе имена?!»
А цыганка за дверь, он вдогонку а дверь заперта.
И тюрьма и сума, а потом мировая война
мордовали Ивана, уча фатализму Петра.
Что печатными буквами писано нам на роду —
не умеет прочесть всероссийский народный Смирнов.
«Не беда, — говорит, навсегда попадая в беду, —
где-то должен быть выход». Ба-бах. До свиданья, Смирнов.
Я один на земле, до смешного один на земле.
Я стою как дурак, и стрекочут часы на руке.
«Береги свою голову в пепле, а ноги в тепле» —
я сберёг. Почему ж ты забыл обо мне, дураке?
Как юродствует внук, величаво немотствует дед.
Умирает пай-мальчик и розгу целует взасос.
Очертанья предмета надёжно скрывают предмет.
Вопрошает ответ, на вопрос отвечает вопрос.
1995
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.