Приветствую тебя, мой каменный соперник!
Я помню: ты ведь издавна любил
эффекты. Помню, дня прожить не мог,
дабы не возгласить, отставив ногу,
очередную сумрачную мысль,
тяжёлую, как этот белый мрамор,
хранящий гордый облик твой посмертно...
Бедняга Лепорелло, мой слуга,
напуган до смерти - мол, ты пошевелился,
природу камня исказив кивком.
Я поздравляю - вопль издал он славный!
Теперь меня попробуй напугать...
подпрыгни, например. Не хочешь? Странно.
Сдаётся мне - мой страх дороже стоит,
ведь я не верю в запредельность мысли,
а верю в то, что сплошность - это смерть;
что гордость и угрюмство, что величье -
всего лишь размещение теней
на прихотливых формах мёртвой маски
от света дня и от ночных огней!
Так убеди в обратном! Крикни грозно,
подпрыгни, наклонись!.. Ну что? Никак?..
Накину плащ... Здесь - сыро... Знаешь что:
забавен был бы всякий лик серьёзный,
когда б ни пустота и постоянство,
что непреодолимо за спиной
любого памятника молча существуют
и пожирают ненавистью мир
вокруг себя. Ведь ненависть - есть форма
для алчущей пространства пустоты.
Кивни, подпрыгни, сделай что-нибудь,
но докажи мне здесь, сейчас, что ты -
не просто беспричинный минерал!
Ты извини - я сяду... я устал...
Я устаю от ненависти больше,
чем в мраморных горах каменотёс
за долгий день трудов и непогоды.
Я должен видеть радость и улыбки,
я так устроен, так живёт мой мозг -
он, только радуясь, умеет быть разумным,
и, что ни день, то новых доказательств
неумиранья требует себе.
Я допускаю: зацепившись камнем
у края жизни, можно пропустить
в распад и пропасть целые миры,
и, оставаясь в камне неизменным,
не умирать... И что?.. Каков итог?
Бессмертье в бесконечности - не смерть ли?
Одно лишь тело, как граница жизни,
одна лишь страсть, как жизни той исход,
дают надежду жизни быть не смертью,
приблизившись, животный, тёплый смысл
зрачка и губ откроют на мгновенье,
пронзят твой мозг печальным узнаваньем
родного существа, что, как дитя,
ждало тебя во тьме того рассудка...
Миг, остриё, несчастная минутка -
а жизнь доказана, и можно потерпеть,
как я терплю могильный этот холод
сейчас, с тобой, воочию на смерть
любуясь у себя под носом...
Зябко!..
Подпрыгни же! Попробуй! Пусть хоть черти
Тебя на йоту приподнимут ввысь!
Тепло и ограниченность - есть жизнь!
Любовь - есть доказательство не смерти!
А как назвать?.. Да пусть хоть - донна Анна!
Ты возмущен? И мне довольно странно
его произносить...
Неважно... Пусть
рассеивает ужас постоянства!
Потом опять - удрать, надуть пространство
и позабыть уснувшее дитя,
как оборвать неискреннее имя
того, кто встретился, того, кто взгляд твой принял
и улыбнулся, мимо проходя.
Словно пятна на белой рубахе,
проступали похмельные страхи,
да поглядывал косо таксист.
И химичил чего-то такое,
и почёсывал ухо тугое,
и себе говорил я «окстись».
Ты славянскими бреднями бредишь,
ты домой непременно доедешь,
он не призрак, не смерти, никто.
Молчаливый работник приварка,
он по жизни из пятого парка,
обыватель, водитель авто.
Заклиная мятущийся разум,
зарекался я тополем, вязом,
овощным, продуктовым, — трясло, —
ослепительным небом на вырост.
Бог не фраер, не выдаст, не выдаст.
И какое сегодня число?
Ничего-то три дня не узнает,
на четвёртый в слезах опознает,
ну а юная мисс между тем,
проезжая по острову в кэбе,
заприметит явление в небе:
кто-то в шашечках весь пролетел.
2
Усыпала платформу лузгой,
удушала духами «Кармен»,
на один вдохновляла другой
с перекрёстною рифмой катрен.
Я боюсь, она скажет в конце:
своего ты стыдился лица,
как писал — изменялся в лице.
Так меняется у мертвеца.
То во образе дивного сна
Амстердам, и Стокгольм, и Брюссель
то бессонница, Танька одна,
лесопарковой зоны газель.
Шутки ради носила манок,
поцелуй — говорила — сюда.
В коридоре бесился щенок,
но гулять не спешили с утра.
Да и дружба была хороша,
то не спички гремят в коробке —
то шуршит в коробке анаша
камышом на волшебной реке.
Удалось. И не надо му-му.
Сдачи тоже не надо. Сбылось.
Непостижное, в общем, уму.
Пролетевшее, в общем, насквозь.
3
Говори, не тушуйся, о главном:
о бретельке на тонком плече,
поведенье замка своенравном,
заточённом под коврик ключе.
Дверь откроется — и на паркете,
растекаясь, рябит светотень,
на жестянке, на стоптанной кеде.
Лень прибраться и выбросить лень.
Ты не знала, как это по-русски.
На коленях держала словарь.
Чай вприкуску. На этой «прикуске»
осторожно, язык не сломай.
Воспалённые взгляды туземца.
Танцы-шманцы, бретелька, плечо.
Но не надо до самого сердца.
Осторожно, не поздно ещё.
Будьте бдительны, юная леди.
Образумься, дитя пустырей.
На рассказ о счастливом билете
есть у Бога рассказ постарей.
Но, обнявшись над невским гранитом,
эти двое стоят дотемна.
И матрёшка с пятном знаменитым
на Арбате приобретена.
4
«Интурист», телеграф, жилой
дом по левую — Боже мой —
руку. Лестничный марш, ступень
за ступенью... Куда теперь?
Что нам лестничный марш поёт?
То, что лестничный всё пролёт.
Это можно истолковать
в смысле «стоит ли тосковать?».
И ещё. У Никитских врат
сто на брата — и чёрт не брат,
под охраною всех властей
странный дом из одних гостей.
Здесь проездом томился Блок,
а на память — хоть шерсти клок.
Заключим его в медальон,
до отбитых краёв дольём.
Боже правый, своим перстом
эти крыши пометь крестом,
аки крыши госпиталей.
В день назначенный пожалей.
5
Через сиваш моей памяти, через
кофе столовский и чай бочковой,
через по кругу запущенный херес
в дебрях черёмухи у кольцевой,
«Баней» Толстого разбуженный эрос,
выбор профессии, путь роковой.
Тех ещё виршей первейшую читку,
страшный народ — борода к бороде,
слух напрягающий. Небо с овчинку,
сомнамбулический ход по воде.
Через погост раскусивших начинку.
Далее, как говорится, везде.
Знаешь, пока все носились со мною,
мне предносилось виденье твоё.
Вот я на вороте пятна замою,
переменю торопливо бельё.
Радуйся — ангел стоит за спиною!
Но почему опершись на копьё?
1991
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
