Развесёлые дебри ромашек,
одуванчиков мутных комки,
задорожный дремучий овражек -
накопитель жары и лузги
комариной, мушиной, сыпучей
миновать осторожно в обход;
травяной, западающей кручей
в одинокий войти небосвод.
По тропинке, по краю, по краю,
за ручьём, что пыльцу собирает,
за уклоном под грузной травой,
стебельки на ходу обрывая,
бесконечность замкнуть за собой.
Далеко ли до новой речушки,
где вдоль призрака неба леса
отражаются прямо с опушки,
прямо в омут свисают из-за
крупнотравья излучины, в росте
прибавляя, сплетаясь, влачась?..
Никому не показывать просто
заслонённую воздухом часть
беспредельности облачных зданий;
никому не поведать скитаний
и тропинок под скаты полей...
Будет снова речушка с кустами
и дорога в виду тополей,
одинокого неба громада,
ветерок равномерный, как мазь...
На запруде с беспечностью стада
будут волны слоняться, змеясь,
и стрелять укороченным солнцем...
До далёких, до синих лесов -
будет жизнь - добредём как придётся,
если вновь долетит, донесётся
этой бездны сияющей зов.
Юрка, как ты сейчас в Гренландии?
Юрка, в этом что-то неладное,
если в ужасе по снегам
скачет крови
живой стакан!
Страсть к убийству, как страсть к зачатию,
ослепленная и зловещая,
она нынче вопит: зайчатины!
Завтра взвоет о человечине...
Он лежал посреди страны,
он лежал, трепыхаясь слева,
словно серое сердце леса,
тишины.
Он лежал, синеву боков
он вздымал, он дышал пока еще,
как мучительный глаз,
моргающий,
на печальной щеке снегов.
Но внезапно, взметнувшись свечкой,
он возник,
и над лесом, над черной речкой
резанул
человечий
крик!
Звук был пронзительным и чистым, как
ультразвук
или как крик ребенка.
Я знал, что зайцы стонут. Но чтобы так?!
Это была нота жизни. Так кричат роженицы.
Так кричат перелески голые
и немые досель кусты,
так нам смерть прорезает голос
неизведанной чистоты.
Той природе, молчально-чудной,
роща, озеро ли, бревно —
им позволено слушать, чувствовать,
только голоса не дано.
Так кричат в последний и в первый.
Это жизнь, удаляясь, пела,
вылетая, как из силка,
в небосклоны и облака.
Это длилось мгновение,
мы окаменели,
как в остановившемся кинокадре.
Сапог бегущего завгара так и не коснулся земли.
Четыре черные дробинки, не долетев, вонзились
в воздух.
Он взглянул на нас. И — или это нам показалось
над горизонтальными мышцами бегуна, над
запекшимися шерстинками шеи блеснуло лицо.
Глаза были раскосы и широко расставлены, как
на фресках Дионисия.
Он взглянул изумленно и разгневанно.
Он парил.
Как бы слился с криком.
Он повис...
С искаженным и светлым ликом,
как у ангелов и певиц.
Длинноногий лесной архангел...
Плыл туман золотой к лесам.
"Охмуряет",— стрелявший схаркнул.
И беззвучно плакал пацан.
Возвращались в ночную пору.
Ветер рожу драл, как наждак.
Как багровые светофоры,
наши лица неслись во мрак.
1963
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
