Щекой к щеке не дыша прижмусь —
Сердечко зайчонком скачет!
Не надо, доченька... я вернусь...
Ну, что же ты снова плачешь?
Краснеют глазки и мокрый нос,
Беспомощно сжаты губы.
За полчаса мой малыш подрос,
Пытаясь спасти, что любит.
И мир, надёжный ещё вчера,
стараясь держать Титаном...
Я знаю, доченька, этот страх,
Ведь я же не только мама.
Я тоже — доченька навсегда,
И мама по мне скучает.
Ты станешь Мамой...
Пройдут года
И время пойдёт сначала...
И ты душою поймёшь печаль
Цепляющихся ручонок.
Ведь небо держится на плечах
Взрослеющих мам-девчонок.
понятное всем матерям. только название я бы поменяла ( автор всегда прав, сорри, это я просто своё мнение изложила) пафосное оно какое-то, а стих - трогательный.
Спасибо, Таня. Поменяла.
Только я не считаю пафосом и своим детям в любом возрасте говорю "прости", если была не права или чем-то огорчила.
хорошо заменила
Тронули безмерно
Спасибо, что услышали, Роза.
Почему доченька - малыш? Малышка?
просто привычка... ласкательно... "малыш" - значит маленькая.
Трогательно до слёз!
Спасибо, моя хорошая.:)
сразу к маме захотелось,) чудесное ощущение, что ты понят и всегда найдёшь защиту.
яркая картинка!
Спсибо... Как же это важно - слышать, когда тебе говорят: "здравствуй, доченька..."
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Я завещаю правнукам записки,
Где высказана будет без опаски
Вся правда об Иерониме Босхе.
Художник этот в давние года
Не бедствовал, был весел, благодушен,
Хотя и знал, что может быть повешен
На площади, перед любой из башен,
В знак приближенья Страшного суда.
Однажды Босх привел меня в харчевню.
Едва мерцала толстая свеча в ней.
Горластые гуляли палачи в ней,
Бесстыжим похваляясь ремеслом.
Босх подмигнул мне: "Мы явились, дескать,
Не чаркой стукнуть, не служанку тискать,
А на доске грунтованной на плоскость
Всех расселить в засол или на слом".
Он сел в углу, прищурился и начал:
Носы приплюснул, уши увеличил,
Перекалечил каждого и скрючил,
Их низость обозначил навсегда.
А пир в харчевне был меж тем в разгаре.
Мерзавцы, хохоча и балагуря,
Не знали, что сулит им срам и горе
Сей живописи Страшного суда.
Не догадалась дьяволова паства,
Что честное, веселое искусство
Карает воровство, казнит убийство.
Так это дело было начато.
Мы вышли из харчевни рано утром.
Над городом, озлобленным и хитрым,
Шли только тучи, согнанные ветром,
И загибались медленно в ничто.
Проснулись торгаши, монахи, судьи.
На улице калякали соседи.
А чертенята спереди и сзади
Вели себя меж них как Господа.
Так, нагло раскорячась и не прячась,
На смену людям вылезала нечисть
И возвещала горькую им участь,
Сулила близость Страшного суда.
Художник знал, что Страшный суд напишет,
Пред общим разрушеньем не опешит,
Он чувствовал, что время перепашет
Все кладбища и пепелища все.
Он вглядывался в шабаш беспримерный
На черных рынках пошлости всемирной.
Над Рейном, и над Темзой, и над Марной
Он видел смерть во всей ее красе.
Я замечал в сочельник и на пасху,
Как у картин Иеронима Босха
Толпились люди, подходили близко
И в страхе разбегались кто куда,
Сбегались вновь, искали с ближним сходство,
Кричали: "Прочь! Бесстыдство! Святотатство!"
Во избежанье Страшного суда.
4 января 1957
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.