Здесь уже не живут и не пишут стихов, эти воды не стоят своих берегов, это место отчаянья, темная мертвая зона. Мне уйти бы назад, но уже не могу, мне закрыть бы глаза, и по горло в снегу подождать то, чего ожидать, говорят, нерезонно. Я всегда так отчаянно верила в то, что, когда нет пути и не может никто догадаться что делать и где доискаться надежды – я найду и пути, и способность идти, и сумею идущих за мною спасти, ну а значит – мы выйдем, мы, значит, спасемся, конечно. А теперь я у мертвых застойных болот, и Бог весть, где тут омут, и есть ли тут брод, да и в общем-то это уже абсолютно неважно, потому что нет сил ни на шаг, ни на вздох, и поблизости виден печальный итог всех дорог, мною пройденных раньше светло и отважно. Нет спасения в вере в себя – ибо сил не осталось, мой выбор меня износил и отбросил в болото, как грязную тряпку за двери. Ну а если меня больше нет – капля слез, дрожь в коленях и загнанный взгляд наискос, то во что тут, скажите на милость, возможно поверить?
Этот вечер – последний, когда я жива, завтра встреча, а я растеряла слова, и пойду, чтобы пасть окончательно в тень без просвета. Восемнадцать часов сигарет и тоски, и, возможно, последние в жизни стихи, темный город в последнюю ночь уходящего лета. Вот и все, что осталось, я этим живу, потому что хочу не во сне – наяву досмотреть то, что есть – ведь и этого завтра не станет. Разве – чудо?... вот так на границе границ просыпается вера, и падаешь ниц, и страшишься – а если и эта надежда обманет? Бог мой, я износилась, но ведь не во зло я растратила силы – дарила тепло, и искала любви, созидала, а не разрушала. В отведенные мне до рассвета часы я последние силы кладу на весы, я молю – измени что-нибудь, дай начать нам с начала. Я – обычная, грешная, наверняка много сил я растратила по пустякам, недостойным вниманья, не могущим быть оправданьем. А теперь, когда чудо стучалось в окно, я была бы и рада открыть ему, но поняла, что подняться и створки открыть сил уже не хватает. Мое чудо замерзнет в снегу из тоски, я теперь поняла, отчего так редки в этой жизни счастливые люди, о ком пишут сказки. Я обычная, я не из тех, но и мне так не хочется верить, что выхода нет, вот и верю во что-то другое, во что – мне не ясно...
Ты ведь сильный, ты мудрый, взрослее меня, и сейчас я, последний рассудок храня, заклинаю тебя, покажи, есть ли выход отсюда. Я слепа, из меня поводырь никакой, я по глупости нас повела за собой, а дойдя, куда шла, поняла – нам здесь счастья не будет. Из какой же гордыни я шла впереди, почему я тебе не давала вести, и брела, как легло мне на душу, не зная дороги? Лишь теперь, повалившись в дорожную пыль, понимаю – из сказки я сделала быль, быль с печальным концом, и сейчас пожинаю итоги. Я, отбросив гордыню, признаю вину, я сумею уже не тянуть нас ко дну, умоляю, попробуй исправить, что я натворила. Вот зачем мне потеря и веры и сил, вот душевный изъян, что меня подкосил – как же я, доверять не умея, сочла, что любила? Я приду к тебе завтра и буду молчать, я не стану придумывать, что мне сказать, лучше я до рассвета привыкну, что быть мне ведомой. Темный город все так же шумит за окном, и попозже, наверно, забудусь я сном, потому что надежда вошла и погладила душу ладонью.
Отчего мне что-то типа сумы или тюрьмы мерещится за этим всем? Реальность какая-то, ведь такой монолог нельзя сочинить на пустом месте, из воздуха... Первая часть напомнила мой стих "Оглянешься", посмотри, будет интересно. Пистолет хвостом. Максег
Макс, правильно почувствовалось, конечно, была там реальность. Такое, действительно, в здравом рассудке на пустом месте не придумаешь - ибо нема дурных о таком думать, если не припекло.
А "Оглянешься" читала только что - да, оно. Чуть по-другому оттенок эмоций, но в целом - оно.
Дякую, Вик)
Будь ласка)
первая часть самая яркая
вообще, цельно, потоково, покоряет. и вы реально с ритмом на такое "ты", что просто удивительно. сплошная строка и объём съедают какие-то изъяны (косящие, например)), т.чт они проглатываются и забываются
в общем, получила огромное удовольствие. текст звенит и живёт своей жизнью после того, как доходишь до последней точки. текст живёшь - и в этом тексте читатель живёт, вне своих желаний или не-желаний
Сумире, спасибо огромное.
Только скажите мне, пожалуйста, что такое "косящие"? К стыду своему (краснеет и смущается), я с этим термином до сих пор не сталкивалась.
это не термин))
"душевный изъян, что меня подкосил" - было у вас. я взяла это как пример не совсем удачных (но только с моей точки зрения) пассажей, никаких терминов. извините,я просто забываю, что не все знают, о чём я думаю, и потому оформляю мысли небрежно
Хи-хи))
Теперь поняла.)) Сумире, это у меня после рабочего дня сообразительность понизилась))
А пассаж, действительно, ...не то, чтобы удачен...хмм. Сейчас почитала его "чужими глазами" - и согласна. Тогда у меня такой поток мысли шел, что не подумалось о красоте оборота, а потом - взгляд "замылился".
у меня соолбразительность хоть после. хоть во время гуляет сама по себе, аки кошка, так что нестрашно. да и пассаж - ну тоже не страшно, в принципе)
а потоки мысли, говорят, нужно потом то ли точить, то ли ещё что-то... странные, в общем, вещи говорят)) я сама не понимаю, как это...и при этом непонимании - пакость такая! - соринки у других замечаю. вредная я, наверное(
мне кажется, что это лучшее из того, что я у Вас читала. скажу больше: это Ваша визитная карточка.
некоторые отрывки я запомнила наизусть после первого прочтения.
изъяны есть, но о них говорить как-то не хочется. не сейчас.
будьте счастливы
Сара, спасибо большое.
Я это у себя тоже очень люблю.
А счастливой - я учусь) И когда-нибудь научусь) Спасибо.
Мне тоже первая половина, даже, скорее, первые две трети показались очень сильными.
Для меня четко звучали режиссеры и фильмы в созвучии Вашим строкам- Тарковский, Стеллинг и Бабенко, соответственно, *Сталкер*, *Ни поездов, ни самолетов*,*Поцелуй Женщины-паука*.
Чисто любовная или условно-любовная, если я правильно поняла, линия меня впечатлила меньше, но это дело не в Вас, а не в актуальности для меня этой темы в данный момент вообще.
В любом случае, спасибо Вам за Вас...
Роза, это Вам спасибо.
Наверно, я к третьей части выдохлась)) Ночь заканчивалась.
Нет...а мне, как раз всего в меру. Потрясающее проникновение в эмоциональную сферу автора, через описательную часть. И так ладно поставленная точка...
Спасибо, Вам. В избранное.
Это Вам спасибо, Анна.
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Здесь, на земле,
где я впадал то в истовость, то в ересь,
где жил, в чужих воспоминаньях греясь,
как мышь в золе,
где хуже мыши
глодал петит родного словаря,
тебе чужого, где, благодаря
тебе, я на себя взираю свыше,
уже ни в ком
не видя места, коего глаголом
коснуться мог бы, не владея горлом,
давясь кивком
звонкоголосой падали, слюной
кропя уста взамен кастальской влаги,
кренясь Пизанской башнею к бумаге
во тьме ночной,
тебе твой дар
я возвращаю – не зарыл, не пропил;
и, если бы душа имела профиль,
ты б увидал,
что и она
всего лишь слепок с горестного дара,
что более ничем не обладала,
что вместе с ним к тебе обращена.
Не стану жечь
тебя глаголом, исповедью, просьбой,
проклятыми вопросами – той оспой,
которой речь
почти с пелен
заражена – кто знает? – не тобой ли;
надежным, то есть, образом от боли
ты удален.
Не стану ждать
твоих ответов, Ангел, поелику
столь плохо представляемому лику,
как твой, под стать,
должно быть, лишь
молчанье – столь просторное, что эха
в нем не сподобятся ни всплески смеха,
ни вопль: «Услышь!»
Вот это мне
и блазнит слух, привыкший к разнобою,
и облегчает разговор с тобою
наедине.
В Ковчег птенец,
не возвратившись, доказует то, что
вся вера есть не более, чем почта
в один конец.
Смотри ж, как, наг
и сир, жлоблюсь о Господе, и это
одно тебя избавит от ответа.
Но это – подтверждение и знак,
что в нищете
влачащий дни не устрашится кражи,
что я кладу на мысль о камуфляже.
Там, на кресте,
не возоплю: «Почто меня оставил?!»
Не превращу себя в благую весть!
Поскольку боль – не нарушенье правил:
страданье есть
способность тел,
и человек есть испытатель боли.
Но то ли свой ему неведом, то ли
ее предел.
___
Здесь, на земле,
все горы – но в значении их узком -
кончаются не пиками, но спуском
в кромешной мгле,
и, сжав уста,
стигматы завернув свои в дерюгу,
идешь на вещи по второму кругу,
сойдя с креста.
Здесь, на земле,
от нежности до умоисступленья
все формы жизни есть приспособленье.
И в том числе
взгляд в потолок
и жажда слиться с Богом, как с пейзажем,
в котором нас разыскивает, скажем,
один стрелок.
Как на сопле,
все виснет на крюках своих вопросов,
как вор трамвайный, бард или философ -
здесь, на земле,
из всех углов
несет, как рыбой, с одесной и с левой
слиянием с природой или с девой
и башней слов!
Дух-исцелитель!
Я из бездонных мозеровских блюд
так нахлебался варева минут
и римских литер,
что в жадный слух,
который прежде не был привередлив,
не входят щебет или шум деревьев -
я нынче глух.
О нет, не помощь
зову твою, означенная высь!
Тех нет объятий, чтоб не разошлись
как стрелки в полночь.
Не жгу свечи,
когда, разжав железные объятья,
будильники, завернутые в платья,
гремят в ночи!
И в этой башне,
в правнучке вавилонской, в башне слов,
все время недостроенной, ты кров
найти не дашь мне!
Такая тишь
там, наверху, встречает златоротца,
что, на чердак карабкаясь, летишь
на дно колодца.
Там, наверху -
услышь одно: благодарю за то, что
ты отнял все, чем на своем веку
владел я. Ибо созданное прочно,
продукт труда
есть пища вора и прообраз Рая,
верней – добыча времени: теряя
(пусть навсегда)
что-либо, ты
не смей кричать о преданной надежде:
то Времени, невидимые прежде,
в вещах черты
вдруг проступают, и теснится грудь
от старческих морщин; но этих линий -
их не разгладишь, тающих как иней,
коснись их чуть.
Благодарю...
Верней, ума последняя крупица
благодарит, что не дал прилепиться
к тем кущам, корпусам и словарю,
что ты не в масть
моим задаткам, комплексам и форам
зашел – и не предал их жалким формам
меня во власть.
___
Ты за утрату
горазд все это отомщеньем счесть,
моим приспособленьем к циферблату,
борьбой, слияньем с Временем – Бог весть!
Да полно, мне ль!
А если так – то с временем неблизким,
затем что чудится за каждым диском
в стене – туннель.
Ну что же, рой!
Рой глубже и, как вырванное с мясом,
шей сердцу страх пред грустною порой,
пред смертным часом.
Шей бездну мук,
старайся, перебарщивай в усердьи!
Но даже мысль о – как его! – бессмертьи
есть мысль об одиночестве, мой друг.
Вот эту фразу
хочу я прокричать и посмотреть
вперед – раз перспектива умереть
доступна глазу -
кто издали
откликнется? Последует ли эхо?
Иль ей и там не встретится помеха,
как на земли?
Ночная тишь...
Стучит башкой об стол, заснув, заочник.
Кирпичный будоражит позвоночник
печная мышь.
И за окном
толпа деревьев в деревянной раме,
как легкие на школьной диаграмме,
объята сном.
Все откололось...
И время. И судьба. И о судьбе...
Осталась только память о себе,
негромкий голос.
Она одна.
И то – как шлак перегоревший, гравий,
за счет каких-то писем, фотографий,
зеркал, окна, -
исподтишка...
и горько, что не вспомнить основного!
Как жаль, что нету в христианстве бога -
пускай божка -
воспоминаний, с пригоршней ключей
от старых комнат – идолища с ликом
старьевщика – для коротанья слишком
глухих ночей.
Ночная тишь.
Вороньи гнезда, как каверны в бронхах.
Отрепья дыма роются в обломках
больничных крыш.
Любая речь
безадресна, увы, об эту пору -
чем я сумел, друг-небожитель, спору
нет, пренебречь.
Страстная. Ночь.
И вкус во рту от жизни в этом мире,
как будто наследил в чужой квартире
и вышел прочь!
И мозг под током!
И там, на тридевятом этаже
горит окно. И, кажется, уже
не помню толком,
о чем с тобой
витийствовал – верней, с одной из кукол,
пересекающих полночный купол.
Теперь отбой,
и невдомек,
зачем так много черного на белом?
Гортань исходит грифелем и мелом,
и в ней – комок
не слов, не слез,
но странной мысли о победе снега -
отбросов света, падающих с неба, -
почти вопрос.
В мозгу горчит,
и за стеною в толщину страницы
вопит младенец, и в окне больницы
старик торчит.
Апрель. Страстная. Все идет к весне.
Но мир еще во льду и в белизне.
И взгляд младенца,
еще не начинавшего шагов,
не допускает таянья снегов.
Но и не деться
от той же мысли – задом наперед -
в больнице старику в начале года:
он видит снег и знает, что умрет
до таянья его, до ледохода.
март – апрель 1970
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.