Его преподобие вечер закатом холодным, как кетчуп,
Заляпывал стеклопакеты, небрежно крестя пентхауз.
...дрожали, отчаявшись, плечи, и ночь растянувшимся стретчем
свисала с молящейся крыши, ритмично в окне качаясь.
Ей – бело-больничное платье, реветь взаперти, как в палате,
где стены окрашены в жёлтый и солнце печёт желтком, но
здесь воздух пропитанный мятой, прохлада постели несмятой,
и солнце отварено всмятку..
Темно. Безнадёжно. Кроме
соседей да труб телескопов, надбитых невымытых стопок,
раздавленных спелых томатов, распахнутых занавесок,
покажется всё катастрофой, - захочется ей из коробок,
из нераспакованной жизни, куда положили вдовесок
к прошедшему фунт железа
(как лиха) –
робко –
вытаскивать фрукты раздора, закатанные помидоры,
вчерашние завтраки, кофе, заливший халатик, плесень –
растущие споры на спорах, раздорах....
Пандора, Пандора,
побойся языческих бестий, куда же ты, дура, лезешь?!
Хрустящей французской булкой шуршали, дразнясь, из шкатулки
непознанные откровенья, american cool lifestyle….
В далёких ночных переулках шаги, как предчувствуя, гулко
стремительно-зло удалялись.... Хотя ведь никто не знал,
что девочка-рок на задворках, как ноги, раздвинет две створки
модерной шкатулки-коробки, на(м)зло выпуская...
... каясь,
читает от корки до корки погибшие мифы, и горьким
ей кажется воздух, как мята, в постели измятой «на горках»
не тянет... Сердечко – в наколках:
так мастер тату – пентхауз –
упрёки нашёптывал тихо
своей Пандорке.
Комната, Эльза, бред
Комната глохнет и слепнет, и мебель едет,
может быть, в Пущу, в ничто за Полярным кругом...
Эльза рожает рассказы, сильны потуги,
Эльза сидит на полу и кусает ногти,
Эльза грустит о веснушчатом грубом Отто,
Эльзу достало сидеть на гастрит-диете,
Эльза сидит и бредит...
Комната щурится, жмутся друг к другу стенки,
Эльза считает родинки на предплечьях:
эта – целована в первый последний вечер,
эта – припудрена, ночью вся пудра стёрлась,
эта – девятая, дал же их Бог на совесть, -
тёрлась об Отто в районе его коленки...
Отто дал утром деньги...
Комната липнет к подошвам, как тёмный карцер,
комната полнится писком, - похоже, крысы...
Эльза срывается на обезьяний визг,
комната Эльзе послушна - послушно вторит,
визги теряются в плачущих коридорах,
Эльза грызёт до костяшек не ногти – пальцы,
ладно хоть, что на сердце у Эльзы – панцирь...
Комната узится-ширится, тычет фиги,
сложена вчетверо, - странный многоугольник...
Эльзе не больно, ей правда давно не больно –
Эльза привыкла своими себя руками
нежно хранить в тёмной пасти холодных камер -
камер храненья у Отто из низшей лиги.
Это уже не дико...
Комната щурится, мебель уже не едет,
крыша живёт то за Пущей, то аж за кругом,
Эльза рожает романы, смешны потуги,
плечи в чернилах, доедены ногти, локти, -
всё ради Отто и тысяч подобных Отто,
тоже, подумаешь, будто какой-то Бог то...
Эльза больна анорексией. На диете...
Сил не осталось бредить.
с кислинкой
луиза глядит в зеркала, не спеша румянится
/помаду – в карман, чтобы губы – всегда карминными.../
сегодня дежурно – на выход, - по пьяным пятницам
тоску заливать какофонией сладкой, винами
язык обжигать по чуть-чуть...
а душонка – выжжена, -
карминный кирпич обожжённый – ну что комичного???
хотела уйти, а потом почему-то выжила, -
лимоном отжатым, - желтющая, истеричная...
изюминку съели, украли, - зато с кислинкою!
налево косится зазря, недовольно куксится,
по будням всё лоб прикрывает простой косынкою,
гостям предлагает на пробу салатик с уксусом....
не любит духов – разве только цветов эссенции,
по пятницам...
волосы стянет широкой лентою....
/она доживёт одиноко до самой пенсии,
а другом ей будет лишь лампа люминисцентная/
она простодушна... ей много чего доверили –
секретов, загадок, - она на молчанье щедрая....
покорные не покоряют седые прерии,
их грубые руки не пахнут лимонной цедрою,
они не нужны дону педро.....
но вот по пятницам,
когда всем – веселье, им вечер – хоть ампутировать!
луиза устало напудрится, нарумянится ....
-ну может, обнимет хоть кто?
за стакан.
имбирного.
Говори. Что ты хочешь сказать? Не о том ли, как шла
Городскою рекою баржа по закатному следу,
Как две трети июня, до двадцать второго числа,
Встав на цыпочки, лето старательно тянется к свету,
Как дыхание липы сквозит в духоте площадей,
Как со всех четырех сторон света гремело в июле?
А что речи нужна позарез подоплека идей
И нешуточный повод - так это тебя обманули.
II
Слышишь: гнилью арбузной пахнул овощной магазин,
За углом в подворотне грохочет порожняя тара,
Ветерок из предместий донес перекличку дрезин,
И архивной листвою покрылся асфальт тротуара.
Урони кубик Рубика наземь, не стоит труда,
Все расчеты насмарку, поешь на дожде винограда,
Сидя в тихом дворе, и воочью увидишь тогда,
Что приходит на память в горах и расщелинах ада.
III
И иди, куда шел. Но, как в бытность твою по ночам,
И особенно в дождь, будет голою веткой упрямо,
Осязая оконные стекла, программный анчар
Трогать раму, что мыла в согласии с азбукой мама.
И хоть уровень школьных познаний моих невысок,
Вижу как наяву: сверху вниз сквозь отверстие в колбе
С приснопамятным шелестом сыпался мелкий песок.
Немудрящий прибор, но какое раздолье для скорби!
IV
Об пол злостью, как тростью, ударь, шельмовства не тая,
Испитой шарлатан с неизменною шаткой треногой,
Чтоб прозрачная призрачная распустилась струя
И озоном запахло под жэковской кровлей убогой.
Локтевым электричеством мебель ужалит - и вновь
Говори, как под пыткой, вне школы и без манифеста,
Раз тебе, недобитку, внушают такую любовь
Это гиблое время и Богом забытое место.
V
В это время вдовец Айзенштадт, сорока семи лет,
Колобродит по кухне и негде достать пипольфена.
Есть ли смысл веселиться, приятель, я думаю, нет,
Даже если он в траурных черных трусах до колена.
В этом месте, веселье которого есть питие,
За порожнею тарой видавшие виды ребята
За Серегу Есенина или Андрюху Шенье
По традиции пропили очередную зарплату.
VI
После смерти я выйду за город, который люблю,
И, подняв к небу морду, рога запрокинув на плечи,
Одержимый печалью, в осенний простор протрублю
То, на что не хватило мне слов человеческой речи.
Как баржа уплывала за поздним закатным лучом,
Как скворчало железное время на левом запястье,
Как заветную дверь отпирали английским ключом...
Говори. Ничего не поделаешь с этой напастью.
1987
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
