| 
     
Не следуйте туда, куда вас ведет тропа. Вместо этого идите там, где нет никакой тропы, и оставьте след (Роберт Фрост) 
Мейнстрим 
10.06.2014 Анджелина против скептикаСтарая добрая Англия по мере своего старения все чаще пересматривает приоритеты...  Старая добрая Англия по мере своего старения все чаще пересматривает приоритеты в сторону модной ныне политкорректности, чем удивляет мир, заставляя одних содрогаться, других — сочувственно крутить пальцем у виска. 
В контексте выкорчевывания многовековой христианской культуры, равно как и войны с традиционной мифологией выглядит вполне закономерным высказывание известного британского писателя-атеиста Ричарда Докинза, который заявил на Научном фестивале в Челтнеме, что «родители не должны рассказывать детям волшебные сказки, поскольку это формирует у малышей неправильное восприятие мира». «Разве может лягушка на самом деле превратиться в царевну? — рассуждал мистер Докинз. — Это совершеннейший бред. Ничего хорошего нет в том, чтобы воспитывать ребенка в атмосфере сказок и волшебства. Детям необходимо совершенно другое — дух скептицизма». По мнению 73-летнего скептика, который в детстве и сам обожал разного рода фантазии, но утратил веру в чудо к восьми-девяти годам, поощрение веры в сверхъестественное способно нанести ребенку только вред. 
  
Со старым скептиком-дарвинистом категорически не согласилась голливудская актриса Анджелина Джоли, не сомневающаяся в том, что «волшебные сказки содержат в себе важные моральные уроки и полезны малышам». 
  Читайте в этом же разделе: 10.06.2014 Библиофилы поговорят о Мильчине 10.06.2014 Краска есть — ума не надо 09.06.2014 Астурийским лауреатом стал ирландец 04.06.2014 Лучшее — детям! 03.06.2014 Названы лауреаты премии Гедройца
  К списку 
 Комментарии
 |  | 10.06.2014 09:23 | Кот Когда мне в свое время родители читали сказки, то тут же объясняли, что это сказка, и на самом деле бабы Яги не существует. Мне кажется, что этого достаточно. А воспитывать скептицизм в детях глупо. Они будут маленькими старичками, а когда вырастут, поймут, что мы у них украли детство.  |   |   |  | 10.06.2014 09:40 | Кот Удивительно, что такое мог сказать писатель-фантаст. Ребенок, которого будут ограждать от таких вещей, как чтение сказок, может вырасти с слабо развитым воображением, не способным к творческой работе. Еще один минус, ребенок слушая или читая сказки учится понимать, где вымысел, где правда. Если его лишить этой информации, он уподобится ребенку, которого не пускают на улицу, чтобы он не подхватил инфекцию, и в результате имеет плохой иммунитет, слабое здоровье. Скептик, выращенный по рецепту 'правильного формирования' может столкнуться с тем, что его скептический ум не сможет ни объяснить, ни опровергнуть. И что с ним будет? Страшно подумать. Человек может сойти с ума или впасть в депрессию.  |   |   |  | 11.06.2014 00:02 | marko Он ишшо и фантаст???  |   |   |  | 11.06.2014 07:46 | Кот Прошу прощения, ошибся  |   |   |  | 11.06.2014 07:54 | Кот Почитал о нем информацию, особых достижений в науке не видно. Так, популяризатор науки, критик религии. Скептицизм нужен ученому в поиске истины, да, но когда он доминирует, он мешает. Это все равно, что машина, у которой есть только тормоз и нет двигателя.  |   |       Оставить комментарий
    Чтобы написать сообщение, пожалуйста, пройдите Авторизацию или Регистрацию. 
      | 
    
        
          Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот! 
Кобаяси Исса  		  
            
          
                      
	        
 Авторизация 
 Камертон
Той ночью позвонили невпопад. 
Я спал, как ствол, а сын, как малый веник, 
И только сердце разом – на попа, 
Как пред войной или утерей денег. 
Мы с сыном живы, как на небесах. 
Не знаем дней, не помним о часах, 
Не водим баб, не осуждаем власти, 
Беседуем неспешно, по мужски, 
Включаем телевизор от тоски, 
Гостей не ждем и уплетаем сласти. 
 
Глухая ночь, невнятные дела. 
Темно дышать, хоть лампочка цела, 
Душа блажит, и томно ей, и тошно. 
Смотрю в глазок, а там белым-бела 
Стоит она, кого там нету точно, 
Поскольку третий год, как умерла. 
 
Глядит – не вижу. Говорит – а я 
Оглох, не разбираю ничего – 
Сам хоронил! Сам провожал до ямы! 
Хотел и сам остаться в яме той, 
Сам бросил горсть, сам укрывал плитой, 
Сам резал вены, сам заштопал шрамы. 
 
И вот она пришла к себе домой. 
Ночь нежная, как сыр в слезах и дырах, 
И знаю, что жена – в земле сырой, 
А все-таки дивлюсь, как на подарок. 
Припомнил все, что бабки говорят: 
Мол, впустишь, – и с когтями налетят, 
Перекрестись – рассыплется, как пудра. 
Дрожу, как лес, шарахаюсь, как зверь, 
Но – что ж теперь? – нашариваю дверь, 
И открываю, и за дверью утро. 
 
В чужой обувке, в мамином платке, 
Чуть волосы длинней, чуть щеки впали, 
Без зонтика, без сумки, налегке, 
Да помнится, без них и отпевали. 
И улыбается, как Божий день. 
А руки-то замерзли, ну надень, 
И куртку ей сую, какая ближе, 
Наш сын бормочет, думая во сне, 
А тут – она: то к двери, то к стене, 
То вижу я ее, а то не вижу, 
 
То вижу: вот. Тихонечко, как встарь, 
Сидим на кухне, чайник выкипает, 
А сердце озирается, как тварь, 
Когда ее на рынке покупают. 
Туда-сюда, на край и на краю, 
Сперва "она", потом – "не узнаю", 
Сперва "оно", потом – "сейчас завою". 
Она-оно и впрямь, как не своя, 
Попросишь: "ты?", – ответит глухо: "я", 
И вновь сидит, как ватник с головою. 
 
Я плед принес, я переставил стул. 
(– Как там, темно? Тепло? Неволя? Воля?) 
Я к сыну заглянул и подоткнул. 
(– Спроси о нем, о мне, о тяжело ли?) 
Она молчит, и волосы в пыли, 
Как будто под землей на край земли 
Все шла и шла, и вышла, где попало. 
И сидя спит, дыша и не дыша. 
И я при ней, реша и не реша, 
Хочу ли я, чтобы она пропала. 
 
И – не пропала, хоть перекрестил. 
Слегка осела. Малость потемнела. 
Чуть простонала от утраты сил. 
А может, просто руку потянула. 
Еще немного, и проснется сын. 
Захочет молока и колбасы, 
Пройдет на кухню, где она за чаем. 
Откроет дверь. Потом откроет рот. 
Она ему намажет бутерброд. 
И это – счастье, мы его и чаем. 
 
А я ведь помню, как оно – оно, 
Когда полгода, как похоронили, 
И как себя положишь под окно 
И там лежишь обмылком карамели. 
Как учишься вставать топ-топ без тапок. 
Как регулировать сердечный топот. 
Как ставить суп. Как – видишь? – не курить. 
Как замечать, что на рубашке пятна, 
И обращать рыдания обратно, 
К источнику, и воду перекрыть. 
 
Как засыпать душой, как порошком, 
Недавнее безоблачное фото, – 
УмнУю куклу с розовым брюшком, 
Улыбку без отчетливого фона, 
Два глаза, уверяющие: "друг". 
Смешное платье. Очертанья рук. 
Грядущее – последнюю надежду, 
Ту, будущую женщину, в раю 
Ходящую, твою и не твою, 
В посмертную одетую одежду. 
 
– Как добиралась? Долго ли ждала? 
Как дом нашла? Как вспоминала номер? 
Замерзла? Где очнулась? Как дела? 
(Весь свет включен, как будто кто-то помер.) 
Поспи еще немного, полчаса. 
Напра-нале шаги и голоса, 
Соседи, как под радио, проснулись, 
И странно мне – еще совсем темно, 
Но чудно знать: как выглянешь в окно – 
Весь двор в огнях, как будто в с е вернулись. 
 
Все мамы-папы, жены-дочеря, 
Пугая новым, радуя знакомым, 
Воскресли и вернулись вечерять, 
И засветло являются знакомым. 
Из крематорской пыли номерной, 
Со всех погостов памяти земной, 
Из мглы пустынь, из сердцевины вьюги, – 
Одолевают внешнюю тюрьму, 
Переплывают внутреннюю тьму 
И заново нуждаются друг в друге. 
 
Еще немного, и проснется сын. 
Захочет молока и колбасы, 
Пройдет на кухню, где сидим за чаем. 
Откроет дверь. Потом откроет рот. 
Жена ему намажет бутерброд. 
И это – счастье, а его и чаем. 
 
– Бежала шла бежала впереди 
Качнулся свет как лезвие в груди 
Еще сильней бежала шла устала 
Лежала на земле обратно шла 
На нет сошла бы и совсем ушла 
Да утро наступило и настало.  
  
 | 
         
        |